Бывало, какой-нибудь ктитор* храма, богатый купец, в большой праздник являлся в храм одетым в гражданский мундир с шитым золотом воротником и огромной медалью «За усердие» на яркой ленте, повязанной вокруг шеи. С большим серебряным блюдом шел он по церкви и с легкими поклонами подходил к прихожанам, за ним шел целый ряд сборщиков с кружкой «на украшение храма», потом пономарь, за ним просвирня, звонарь и какая-нибудь старушка из местной богадельни — прислужница при церкви: она богатой купчихе и коврик подстелит под ноги и стульчик подаст, а по окончании обедни разнесет просфорочки…

*

Москва, несмотря на то, что считалась столичным городом, во многом носила отпечаток провинции: существовала Сенная площадь, куда подмосковные крестьяне привозили для продажи сено, овес, солому, так как многие москвичи, жившие на окраинах, имели своих коров, водили свиней, кур, гусей, уток, корм для которых и покупался на Сенной площади.

На Конной площади цыгане продавали лошадей со всеми приемами глухих провинциальных базаров и ярмарок. По улицам ездили огородники с овощами, угольники с угольями, а на первой неделе великого поста, начиная с «чистого понедельника», на всю неделю открывался грибной рынок. По левому берегу Москвы-реки, между Москворецким и Устьинским мостами, стояли возы, главным образом с грибами — сухими, солеными и отварными и разными овощами — редькой, репой, морковью, луком, кочанной капустой. В середине базара, около Воспитательного дома, в палатках торговали медом, изюмом, постным сахаром, яблочной пастилой. Тут же была торговля галантереей и палатки с ситцами, платками, а дальше к Устьинскому мосту — целые горы глиняной и деревянной посуды.

Торговцы баранками, выпеченными в провинции, над своими возами укрепляли на длинном шесте вместо вывесок огромную, в несколько фунтов, баранку. У этих торговцев и в продаже имелись такие крупные баранки, что покупатели надевали их через голову на плечи и так разгуливали по базару.

В первые дни на этом базаре можно было встретить самую разнообразную публику: артистов и артисток московских театров — они в это время были свободны, так как никакие спектакли на русском языке великим постом не разрешались, кроме итальянцев, которые играли в Большом театре.

Впоследствии спектакли были разрешены, кроме первой, четвертой и последней недели поста.

Гуляли по базару студенты университета, тогда носившие форму — синие вицмундиры с золотыми пуговицами, гимназисты, гимназистки и прочая «чистая» публика, но преобладали замоскворецкие купчихи со своими дочками, приживалками, прислугой; они приезжали на своих лошадях за покупкой великопостных продуктов.

Около открытых бочонков с солеными и отварными грибами толпился народ — пробовали красные боровые рыжики, белые отварные и синеватые грузди.

У встретившихся знакомых друг с другом хозяек только и разговору, что о грибах.

— Здравствуйте, Маланья Ивановна, с чистым понедельником вас!

— И вас также, Марья Сидоровна! А вы уже и грибков накупили.

— Накупила, матушка, накупила. Грибки-то нынче кусаются.

— Все дорожает. Почем покупали-то?

— Да вот пробель по сорок копеек платила, а белые лопаснинские по шесть гривен заламывают. Желтяков для прислуги взяла по тридцать копеек, ничего грибки-то, сухие.

— А соленых не покупали еще?

— За солеными завтра приеду. А приторговывалась — белые отварные по пятнадцать копеек, грузди по той же цене, а рыжики по гривеннику — хорошие, мелкие, по пуговке. Сам у меня очень грузди-то обожает, с лучком да с маслицем — куда как хорошо. После бани любит он закусить груздочками-то…

— Да разве вы, Марья Сидоровна, с маслом едите на этой неделе?

— Что вы, что вы, Маланья Ивановна! За кого же это вы нас принимаете-то? На первой и последней отродясь масла не употребляем. Рыбу весь пост не едим, только в благовещенье разрешаем себе рыбки покушать, да в вербное икоркой балуемся…

— Ну, до свидания, Марья Сидоровна! Дай вам бог великий пост в благочестии провести, поговеть в добром здоровье и светлого Христова воскресенья дождаться…

— И вам того же желаю… Ну, до свидания, до свидания…

В «чистый понедельник» «на льду», как в просторечии назывался этот грибной базар, можно было встретить опохмелившихся мастеровых: в этот день они не работали и тоже шатались по базару, пробовали грибы и мед, выковыривая его из бочонков пальцами, но ничего не покупали, потому что деньги все были прожиты на масленице, и только какой-нибудь мастеровой, у которого сохранился кое-какой остаток, покупал большую баранку, надевал ее на плечи и гулял с нею по базару, а потом шел в трактир и пил с этой баранкой чай.

Чай в то время подавали с постным сахаром, с медом, или кувшинным изюмом и даже, по желанию, с миндальным молоком.

*

Из населяющих Зарядье ремесленников великим постом особенно были завалены работой портные, сапожники, башмачники, картузники, токари, вытачивающие деревянные детские игрушки, и щеточники, изготовляющие половые, платяные и сапожные щетки. У шапочников и скорняков работа прекращалась, и они почти на все лето уезжали в деревню.

Прогулов у мастеровых в посту было меньше, но все же они случались: какой-нибудь забулдыга придет в мастерскую и соблазнит кого-нибудь выпить. Такие типы среди мастеровых встречались нередко; все они были хорошими мастерами, но ужиться на одном месте не могли и переходили от одного хозяина к другому, что им делать было легко, так как хозяева не давали им вперед денег. Мастерам же, которые должны были хозяину, переходить с одного места на другое было труднее: хозяева задерживали паспорта до уплаты долга.

Впоследствии было издано постановление, разъясняющее, что паспортов задерживать нельзя, а выданные вперед и неотработанные деньги с мастера можно взыскивать через мировой суд.

Но задержка паспортов долго еще практиковалась среди ремесленников…

Я знал одного такого забулдыгу-мастера, которому дали прозвище — «от клопов». Этого мастера более солидные хозяева уже не принимали, а он должен был околачиваться у мелких хозяйчиков, которые сами работали на более крупных хозяев и имели одного-двух мастеров. Такие хозяйчики назывались «грызиками» или «клопами». Вот у этих-то «клопов» и работал этот мастер. Бывало, спросят его: «Откуда ты, Семен?» — «От клопов», — ответит он.

Так его и прозвали — «от клопов».

Такие типы встречались большей частью среди бессемейных, одиночек; с деревней у них были порваны связи, они из города уже не могли никуда уйти и кончали печально, умирая на улицах под заборами или, в лучшем случае, в чернорабочей больнице.

В то время большинство рабочего люда ничем не было обеспечено на случай инвалидности или старости: не было ни охраны труда, ни социального страхования и обеспечения; вот почему рабочий люд инстинктивно держался за деревню