с Германией стала, пожалуй, решенным делом[119]. Не следует при этом забывать и об угрозе со стороны появившейся тогда же подводной лодки.

Мне немного неудобно в беседе с вами затрагивать тему такой важности и сложности, приводя небольшое количество довольно невнятных замечаний. Сознаю также, что не сообщил вам ничего особенно нового. Я собираюсь лишь обратить ваше внимание на то, что отношение человека к овладению природой, у которой он заимствует оружие для борьбы с себе подобными, неизбежно должно влиять и на его экономические организации. Думается, мы довольно далеко удалились от проблем мировоззрения, но скоро опять вернемся на нужное место. Сила марксизма явно заключается не в его понимании истории и в основанном на нем предсказании будущего, а в убедительном доказательстве настоятельного влияния, оказываемого экономическими отношениями людей на их интеллектуальные, этические и эстетические убеждения. Тем самым был открыт целый ряд взаимосвязей и зависимостей, которыми до того полностью пренебрегали.

Однако не следует предполагать, что экономические мотивы в одиночку определяют поведение людей в обществе. Уже тот несомненный факт, что различные люди, расы и народы ведут себя по-разному в одинаковых экономических условиях, исключает единовластие экономических детерминант. И вообще непонятно, как можно обойти психологические факторы, когда речь идет о реакциях живых человеческих существ, ведь таковые не только уже соучаствовали в построении этих экономических отношений, но под их властью люди не могут не учитывать свои первичные побуждения, свое влечение к самосохранению, свою склонность к агрессии, свою потребность в любви, свою тягу к получению удовольствия и к избеганию неудовольствия. В одном более раннем исследовании мы признали влияние еще и значительных притязаний Сверх-Я, представляющего традицию и идеалы прошлого и какое-то время сопротивляющегося импульсам, исходящим из новой экономической ситуации. Наконец не будем забывать, что и в человеческой массе, которая подчинена экономической необходимости, также протекает процесс культурного (некоторые говорят: цивилизационного) развития, который, конечно же, подвержен влиянию всех других факторов, но по происхождению явно независим от них, сравним с каким-то органическим процессом и, вполне вероятно, в свою очередь способен воздействовать на другие факторы. Это развитие культуры смещает цели влечений и делает так, что люди начинают противиться тому, что доселе считали приемлемым. Похоже даже, что прогрессирующее укрепление научного мышления является его существенной частью. Если бы кто-то сумел по отдельности выяснить, как эти различные факторы – общечеловеческая организация влечений, ее расовые вариации и их культурные модификации – ведут себя в условиях социальной организации, профессиональной деятельности и доступа к работе – тормозят и поддерживают друг друга, если бы кто-нибудь сумел это сделать, то тогда он довел бы марксизм до уровня настоящего обществоведения. Ибо даже социология, описывающая поведение людей в обществе, может быть только прикладной психологией. Ведь, строго говоря, существует только две науки: психология, чистая и прикладная, и природоведение.

Вместе со вновь обретенным пониманием масштабов влияния экономической ситуации возникает искушение доверить ее преобразование не постепенному историческому развитию, а осуществить его с помощью совершения революций. При реализации этой идеи в виде русского большевизма теоретический марксизм обрел энергию, завершенность и неповторимость некоего мировоззрения, но в то же время и вызывающее сильную тревогу сходство с тем, против чего боролся. Сам, будучи первоначально частью науки, опираясь при своей разработке на науку и технику, он тем не менее ввел запрет на свободу мышления, ставший столь же непререкаемым, как в свое время запрет, введенный религией. Критическое исследование мира марксистской теорией было запрещено, сомнение в его истинности наказывалось так же, как впадение в ересь каралось католической церковью. Произведения Маркса, ставшие родником прозрений, заняли место Библии и Корана, хотя они были не свободнее от противоречий и неясностей, чем эти более древние священные книги.

И хотя практический марксизм беспощадно расправился со всеми идеалистическими системами и мечтаниями, все же он и сам разработал иллюзии не менее сомнительного и бездоказательного свойства, чем прежние. Он надеется в течение жизни всего нескольких поколений изменить человеческую природу так, чтобы обеспечить беспроблемную совместную жизнь людей в условиях нового общественного строя и где они без принуждения принимали бы на себя обязанность трудиться. В то же время необходимые обществу ограничения влечений марксизм направляет в другие места и устремляет склонность к агрессии, угрожающую любому человеческому сообществу, вовне: враждебность бедных – против богатых, людей до сих пор безвластных – против людей, прежде власть имущих. Однако такое желательное преобразование человеческой природы практически невозможно. У энтузиазма, с которым в настоящее время масса людей разделяет инициативу большевиков, пока новый строй не сложился окончательно и находится под угрозой извне, нет гарантированного будущего. Совершенно аналогично религии большевизм также обязан вознаграждать своих верующих за их нынешние страдания и лишения обещанием лучшего потустороннего мира, в котором не останется ни одной неудовлетворенной потребности. Впрочем, этот рай должен стать посюсторонним, должен быть учрежден на земле и открыт для входа в обозримое будущее. Но напомним себе, что и евреи, чья религия ничего не ведает о потусторонней жизни, ожидали пришествия мессии на землю, а христианское средневековье в очередной раз поверило, что скоро грядет царство божие.

Не вызывает сомнений, как прозвучит ответ большевиков на эти укоры. Они заявят: пока по природе своей люди еще не переменились, необходимо применять средства, действенные в настоящее время. Нельзя обойтись без насилия в деле их воспитания, без ограничений мышления, без применения власти вплоть до пролития крови, а не пробудив в них упомянутых иллюзий, нельзя добиться того, чтобы они этому насилию подчинялись. И могли бы тактично попросить: в любом случае укажите, как можно было бы действовать иначе. Это сразило бы нас наповал. Я не сумел бы им ничего посоветовать и признался бы, что обстоятельства этого эксперимента удерживали меня и мне подобных от его повторения, но мы не единственные, кто может дать ответ. Существуют также люди дела, непоколебимые в своих убеждениях, неподвластные сомнению, невосприимчивые к страданиям других людей, коли те стоят на пути их планов. Таким фигурам мы обязаны тем, что теперь в России в самом деле предпринимается грандиозная попытка создать такой новый строй. В период, когда великие нации заявляют, что своего благополучия ожидают от приверженности христианскому благочестию, переворот в России, невзирая на все его прискорбные черты, производит все же впечатление провозвестника лучшего будущего. К сожалению, ни наши сомнения, ни фанатичная вера другой стороны даже не намекают на то, как закончится эксперимент. Возможно, будущее даст знать, продемонстрирует, что попытка была предпринята преждевременно, что у рационального изменения социального строя мало шансов на успех до той поры, пока новые открытия не поднимут заметно