Пока он метался по Лувру, прошел час. На колокольне пробило одиннадцать. Во дворце меж тем явно начиналось оживление: с озабоченными лицами ходили чиновники магистратуры и парижского парламента, бегали гвардейцы короля, туда-сюда с поручениями сновали лакеи.

И тут Франсуа вспомнил еще об одном человеке, которого он обязан был предупредить, – Габриэле де Монтгомери. Тот остановился в особняке на улице Августинцев, и барон помчался туда. Через полчаса он уже входил в спальню графа вслед за перепуганным его настойчивостью лакеем.

Монтгомери, жмурясь от света свечи, откинул одеяло и сел на кровати. С удивлением глядя на нежданного гостя, он спросил:

– Романьяк, вы? Что-то стряслось?

Делая отчаянные знаки, Франсуа показывал на свое больное горло и пытался дать понять, что ему нужно кое-что написать. Наконец он получил бумагу и перо, сел к столу и быстро набросал несколько фраз. Граф взял из его рук записку, прочел и нахмурился:

– Заговор с целью убийства гугенотов? Вы уверены?

Франсуа энергично кивнул, взял из рук Монтгомери бумагу и приписал: «Немедленно бегите! Спасайтесь!» Бывший капитан шотландской гвардии шагнул к нему, порывисто обнял и сказал:

– Спасибо, барон, я ваш должник. Если мне удастся выжить, я буду молиться за вас до конца своих дней.

Романьяк усмехнулся: «Еще неизвестно, кто чей должник. Но теперь мы наконец квиты».

* * *

В городе было неспокойно. Тут и там встречались патрули де Гиза, по улицам ходили вооруженные ополченцы с факелами и с белыми повязками на руках. Франсуа с ужасом понял, что в спешке забыл об условном знаке. Он судорожно пришпорил лошадь: если он не успеет во дворец до начала расправы над гугенотами, кто поручится за его жизнь?

В Лувр Франсуа вернулся около полночи. Там царило напряженное волнение. Коридоры и лестницы заняли отряды королевских гвардейцев. Бледные придворные то и дело выглядывали из своих комнат, пытаясь понять, что происходит. Люди де Таванна, вполголоса переговариваясь, маячили неподалеку от комнат, занятых протестантами. Напряжение ощущалось почти физически.

Взбежав по лестнице, Франсуа остановился. Куда теперь? Он вспомнил, как колебалась и мучилась королева, принимая страшное решение. Может, есть шанс ее переубедить? Почти бегом он направился к Екатерине.

У дверей ее покоев стояли два гвардейца. К счастью, они узнали «кузена» королевы и беспрепятственно пропустили его. В ее кабинете было оживленно: тут находились король, герцог Анжуйский, сеньор Гонди, де Таванн и еще несколько человек. Екатерина, бледная, но решительная, отдавала последние распоряжения. Увидев Франсуа, она поморщилась, но прогонять его не стала.

Где-то вдалеке пробило полночь. Повернувшись к Карлу, королева что-то тихо сказала, и тот воскликнул:

– Да, матушка, убьем их! Но убьем всех, чтоб не осталось из них никого, кто мог бы потом упрекнуть меня!

Франсуа содрогнулся. И он хотел убедить их не устраивать расправы?! Вряд ли это возможно. Но попробовать все же стоило. Воспользовавшись паузой, он подошел к Екатерине и Карлу и умоляюще сложил руки, силясь что-нибудь произнести.

– Не надрывайтесь, дядюшка, – улыбнулся король, – мы помним, что вы потеряли голос.

Романьяк старался изо всех сил. Жестами, мимикой, артикуляцией он пытался хоть как-то повлиять на них, но все было тщетно. Он кинулся к бюро и поспешно нацарапал: «Пощадите гугенотов, пощадите Генриха Наваррского». И увидел, как королева, прочтя эти слова, заколебалась, в глазах ее мелькнуло сомнение. Карл, взглянув на бумагу, резко бросил:

– Перестаньте, дядюшка!

Воодушевленный тем секундным колебанием, которое он заметил в глазах Екатерины, Франсуа снова принялся отчаянно жестикулировать. А вдруг удастся убедить «кузину» и «племянника» остановить надвигающуюся расправу? Но в этот момент в кабинет вошел де Гиз и, подойдя к королеве, тихо произнес:

– Началось, мадам.

Англия, Сомерсет, 6 июня 1932 года

Викарий видел, как сжались губы Голда, как покраснело его лицо. Глаза старого доктора горели. Переведя дыхание, он продолжил:

– Де Гиз сказал: «Началось», и я понял, что все потеряно, бойню уже не остановить. Теперь моей задачей было спасти хоть кого-нибудь. Среди гугенотов было немало моих друзей, Генрих Наваррский был мне очень симпатичен, а перед принцем Конде я чувствовал вину, ведь его отца застрелили прямо на моих глазах. Слова де Гиза заставили меня активизироваться, я метался между присутствующими, жестикулируя и силясь хоть что-то сказать. Угораздило же меня потерять голос именно в этот день!

Не обращая на меня внимания, Екатерина сказала сыну:

– Думаю, дорогой Карл, нам будет удобнее в вашем кабинете.

Тот согласился, и все направились к дверям. Было понятно: сейчас они уйдут и я уже никак не смогу повлиять на их решение. Я все еще на что-то надеялся! Обогнав их, я встал, загородив собой выход. Ах, друг мой, если б вы видели ту отчаянную пантомиму! Я умоляюще складывал руки, падал на одно колено, лицо мое было красноречивее всяких слов. Но, увы, ничто не могло поколебать упрямого короля. Екатерина ледяным тоном заявила:

– Вам необходимо отдохнуть, брат мой. Вы нездоровы.

А Карл шагнул ко мне и резко оттолкнул. Повернувшись к стоявшим у двери гвардейцам, он приказал:

– Заприте его здесь, барон не в себе.

От отчаяния, не понимая, что делаю, и не думая о последствиях, я схватил его за плечо и про себя произнес свою волшебную фразу. Тут же появилось знакомое головокружение, туман в глазах… и вот я уже в теле короля. Я быстро вышел, не оглядываясь, Екатерина, де Гиз и прочие последовали за мной, а исполнительный гвардеец запер Карла, оставшегося в моем теле, в кабинете королевы. Идя по коридору, я слышал, как он бешено барабанит в дверь, и страшился даже представить, что будет, когда я вновь поменяюсь с ним телами.

Впрочем, эти мысли меня оставили, едва я увидел, что творится в Лувре. Из многих комнат гвардейцы вытаскивали полусонных гугенотов и волокли их на улицу. Те пытались сопротивляться, но что невооруженный человек в одном белье может противопоставить гвардейцам?

Де Гиз обратился ко мне:

– Позвольте мне вернуться к моим обязанностям, ваше величество. Я должен схватить Наваррского и Конде.

– Приведите их ко мне в кабинет, – потребовал я.

– Сир?

– Полноте, герцог, вы же не думаете, что я позволю вам зарезать короля и принца крови? – Я как мог пытался изображать интонации Карла.

Гиз растерянно посмотрел на королеву, но та, к счастью, меня поддержала:

– Делайте, как велит его величество.

Герцог, нахмурившись, отправился исполнять приказ, а мы двинулись к кабинету Карла. По дороге трижды мимо нас тащили растерзанных гугенотов, один из них был совсем юным, лет четырнадцати. Двух других я знал, но ничего не мог сделать. Если бы я попробовал их спасти, бог знает, чем бы все это закончилось для короля и для Франции. Поэтому я стиснул зубы и проходил мимо них, стараясь не обращать внимания на крики и проклятия, обращенные ко мне. А мимо все бежали и бежали какие-то люди с белыми повязками на рукавах… Теперь уже не только гвардейцы, но и множество добровольцев-католиков сновало по залам Лувра в поисках еретиков.