или же чудесным образом разрешатся основные проблемы его существования. Сионистские мыслители, в отличие от еврейских мыслителей несионистов, утверждали следующее: процессы нормализации еврейской жизни невозможны без территориальной концентрации в Стране Израиля и без создания в ней еврейского государства. Для них это всегда являлось необходимым, однако недостаточным само по себе условием.

Если это так — в чем же суть успеха сионизма?

Главным образом — в одном: в создании нового нормативного коллективного публичного центра еврейского существования. В эпоху до эмансипации еврейская религия и община составляли такой нормативный центр: быть евреем в ту эпоху означало не только верить и соблюдать заповеди, но и принадлежать к коллективу, общине. Быть евреем — значило быть причастным к еврейской общественности, так что человек не мог быть евреем, не поддерживая определенных отношений с другими евреями. Изолированный еврей не мог считаться евреем.

Этот политический аспект исторического иудаизма — хорошо обрисованный Грецем в его анализе путей еврейской истории — сменил ряд обличий и, несомненно, окончательно сформировался лишь с изгнанием народа из его страны. То, что было присуще еврейскому коллективу в Стране Израиля с ее Храмом до его разрушения, перевоплотилось в нормативное значение, приданное общинной структуре. Если католическая церковь утверждала, что за ее пределами нет спасения, то о иудаизме можно сказать, что вне общин нет евреев. Община не служит спасению души, как прекрасно объяснил Грец, а придает коллективный смысл индивидуальному существованию.

Эмансипация и просвещение неузнаваемо изменили положение общины, и мы уже познакомились с проницательной зарисовкой процессов этого изменения, данной Нордау в его речи на Первом сионистском конгрессе. Вместо миниатюрного полиса (города-государства), в рамках которого плелась и развертывалась коллективная, общественная жизнь, придававшая необходимый смысл жизни индивидуальной, община и синагога превратились в частичный фактор, в учреждение, чья роль ограничена сферой одной лишь религии. Общие, тотальные институты приобрели одну специфическую функцию и вместо хранителей еврейской индивидуальности, определявших место еврея в общественном и мировом бытии, стали институтами, обеспечивающими чисто религиозные услуги. Таково значение модернизации жизни в еврейском аспекте.

Таким образом, еврейское коллективное Я утратило свое нормативное и общественное значение, а евреи — частично освободившиеся от традиционных религиозных рамок в том, что касается заповедей и веры, — оказались вынужденными искать новый коллективный смысл своего существования.

Государство Израиль вернуло публично-нормативный аспект еврейскому бытию. Хотя это никогда никем не формулировалось и дать этому определение весьма трудно, сегодня можно с уверенностью сказать, что быть евреем означает, прежде всего, чувствовать ту или иную связь с государством Израиль. Содержание этой связи различно для каждого человека и каждого коллектива: некоторые видят в государстве Израиль выражение стремлений еврейского народа к мессианскому Искуплению, но есть и такие, кто в социальных планах собирания евреев воедино усматривает предвестие универсального Избавления общества; для некоторых, например, для тех, кто занимается мобилизацией политической или моральной поддержки Израилю, эта связь выражается в повседневной деятельности, другие же вспоминают о ней лишь в трудное время. Ясно, что эти различия существуют, но они в основном не меняют факта: тот, кто задается сегодня вопросом, какой фактор более всякого другого объединяет наибольшее число евреев в мире, неизбежно приходит к ответу: государство Израиль.

К тому же не существует идеологического требования, что так должно быть — есть лишь констатация факта. А факт тот, что религия уже не объединяет более всех тех, кто считает себя евреями; факт тот, что большая часть еврейского народа не только определяет себя в той или иной форме, исходя из светских понятий, и образ их жизни в основе своей является светским, но и сама еврейская религия разделилась на ряд течений, и религиозная вера порой разделяет евреев более, чем сближает (вспомним позицию ортодоксальных раввинов по отношению к консервативной и реформистской общинам); факт тот, что нет иной идеи или института — светских или религиозных, — которые были бы в силах сконцентрировать вокруг себя столь большое число евреев, как идея той или иной связи с государством Израиль. Было время, когда либеральные реформаторы отождествляли еврейство с либерализмом, а еврейские революционеры-социалисты видели в международном социализме исцеление от всех еврейских недугов; сегодня уже не услышишь подобных мнений в такой упрощенной форме. Ныне ясно, что когда государство Израиль стоит перед лицом опасности или находится в трудном положении, то его интересы становятся центром еврейской деятельности, тревоги и поддержки, как в плане институтов, так и в индивидуальном плане. Государство Израиль и его судьба более чем другой фактор способны объединить религиозных и светских евреев, ортодоксов, консерваторов и реформистов, правых и левых, евреев в Соединенных Штатах и в Советском Союзе вокруг этой темы, обладающей для них смыслом и ценностью. С материальной точки зрения это выражается в том, что мобилизация денежных средств для поддержания еврейских общественных институтов в Соединенных Штатах, например, производится в рамках организации, само название которой указывает на Израиль, центр которой находится в Израиле, хотя часть собранных ею средств расходуется на общинную деятельность в диаспоре. Заботясь о безопасности Израиля и благосостоянии его жителей, евреи из фешенебельных пригородных районов Соединенных Штатов мобилизуют немалую часть денег, первоначально предназначавшихся для строительства плавательных бассейнов и площадок для гольфа в их общинных центрах; это также является выражением — возможно, вульгарным, но весьма реальным — центральности и нормативности государства Израиль в еврейском существовании.

Могут, однако, возразить — и справедливо, — что забота о государстве Израиль — не единственная из беспокоящих евреев за рубежом и побуждающих их к коллективным действиям; и тревога за евреев бывшего Советского Союза, например, порождает значительные коллективные усилия среди еврейства других стран рассеяния. В действительности здесь имеется существенная разница: тревога за евреев бывшего СССР — это в основном беспокойство о личной судьбе, индивидуальном благосостоянии и безопасности двух с лишним миллионов советских евреев; но тревога за судьбу государства Израиль не исчерпывается беспокойством о личной участи трех миллионов проживающих здесь евреев. Это — тревога за общую, коллективную судьбу государства Израиль как общества, как единого целого. Евреев стран рассеяния волнует не только то, что постигнет жителей государства Израиль, но и то, что случится с государством Израиль как единым целым. Евреев бывшего Советского Союза можно перевезти в другое место, и это будет спасением; но подобное действие в отношении государства Израиль было бы катастрофой, так как само существование государства обладает особой ценностью и смыслом.

Ибо это отличает государство Израиль от всех прочих еврейских коллективов: другие группировки являются сочетанием индивидуумов, не имеющим — в качестве коллектива — ценностного и нормативного значения как нечто целое, как самодовлеющее общество.