Да, как же можно голову людине срубить и в котомке куды послать, что кочан капустный?

Вспомнилось вдруг, как смеялся Коркут в небеса, как лихо с конем золотым управлялся да как целовал жарко…

Сползла Нежданка с лавки на пол, смягчило пухово одеяло тот удар.

— Что ты?! Что ты?! — тетка Нелюба уж водой на нее из ковшика брызгала.

Не стала дальше сказывать, что об том мужики бородатые толкуют.

А все уж в княжестве, кроме глупых баб да малых детушек, понимают, что, как снег сойдет, поползут от южных границ пожары страшные. Ничто уж не сдерживает хана Кайдухима.

Начнутся сызнова набеги степные на земли русские, палить будут деревни да поля, до самого Града дойти могут полчища лютые, коли отпор суровый им не дать.

Да, уж выдюжит ли дружина княжеская? Только всем миром ту беду одолеть можно, из каждой избы мужиков будут под стяги ратные кликать. Значит, в каждую избу смерть черным вороном заглянет, вряд ли уж кого пропустит…

Хотела бы Нежданка быть глупой девкой да не понимать такого. Да, уж все знает, чай, в терему пожила — сама разговор князя, Прозора да княгини об том слыхала.

Вот и осталось уж подышать чуток совсем — до теплой весны. А там, как яблоньки зацветут, и погибель с юга придет… Мож, даже и пораньше…

Она! Она сама такую беду на Землю Русскую накликала. Нет уж теперь ей никакого прощения.

Кабы не взялась Коркуту с побегом помогать, так, может, до сих пор бы он в терему жил. Бродил бы печальный по двору, да живой все-таки… А, может, и прошла бы печаль его со временем.

А теперь… Под каждой крышей, и в терему, и в избах крестьянских, погибель скорую ждут…

Сколько ж зла она, Нежданка, всем принесла? Ничем уж ту беду не измерить, не вычерпать. Уж ничего совсем поправить нельзя.

Видать, прокляли боги ее еще во младенчестве. Вот уж понятно теперь стало, почто ее ведьмы берегли на болотах, для какого черного дела растили девчонку.

А ведь не думала она… Ни разу в жизни ничего дурного людям не пожелала… Хотела одного — Коркутхана спасти, слово с него взяла, что не будет набегов… Да, кому нужны те слова…

Мож, они его и сгубили? Жизнью его поклясться просила, вот и… Заплатил он головой своей за ту клятву, а все одно попрут полчища степняков на наши земли, ничего уж теперь их не остановит…

Заревела Нежданка медведем на всю избу. Заклекотала хищными птицами. И было тех птиц не одна, не две, а цельна стая. Хоть бы уж сердце ей из груди вырвали да склевали. Нет уж сил никаких так жить.

Кошка Марыська сразу беду почуяла, зашипела, как шкварки на сковороде, да в сенях схоронилась. Тетка Нелюба от ужаса на лавку присела, ладони к губам прижала да застыла так.

На рассвете перестала кричать Нежданка, да сознание потеряла еще до того.

Потом оклемалась, вышла на улицу, растерла лицо снегом, чтобы в себя прийти. Долго путалась в бархатном платье, но кое-как натянула. Накинула нелепую шубу, завернулась в нее, чтобы не наступать на длинные полы с золотым шитьем и опушкой из горностая.

Днем она с хутора ушла, тетка Нелюба не удерживать не стала.

Глава 66. Степной лис в терему

Странные торговцы овечьими шкурами с южных окраин княжества два дня стояли под стенами Града. Раскосые глаза, высокие скулы, чужие лица…

Говорили всем направо и налево, что едут на ярмарку продавать товар. Да, распорядился Прозор не пускать пока их за городские ворота.

Все не нравилось в них Прозору: полосатые стеганые халаты, подбитые лисьим мехом, лисьи шапки с длинным хвостами да хитрые лисьи взгляды исподлобья.

Кнуты. Особенно не понравились ему кнуты, которыми они управлялись с лошадьми. Степные кнуты — хитро плетеные ремешки. Не торгуют у нас такими даже на южных окраинах.

Помнил Прозор, как наплел себе Коркутхан тех кнутов еще в самый первый год в терему. Бывало, с утра до вечера крепко вяжет узоры из тонких полосок кожи. Успокаивала его та работа, поди, помогала смириться с новым положением.

Рассказывал потом княжичам степняк, что кажный узелок со смыслом вяжется — энтот солнце прославляет, следующий — небо, потом уж богатства, шатры, овцы, степи, тюльпаны… Красны девки там тоже где-то вплетены — примерно после овец да перед тюльпанами.

Днем лисьи торговцы по-русски со всеми и меж собой толковали, настойчиво убеждали стражу в Град их пропустить, товар свой нахваливали, шкурами у ворот трясли, дары сулили.

Да, уж видит Прозор, что не в том вовсе дело.

Энти лисьи шапки в санях у ворот ночевали, да промеж собой ночью спорили на чужом степном языке — все уж Прозор об них знал.

Не открыли им ворота для проезда ни в первый, ни во второй день, да они не отступались.

На третье утро вышел к ним сам Прозор.

— Кто главный? — с башни сурово спросил.

Выступил вперед один пожилой лис, толстый да в себе уверенный.

— Коли дозволишь себя лично досмотреть моим людям, кинжалы, кнуты все на воротах оставишь, так тебя одного приму — потолкуем, ежели очень уж надобно.

Брови свел сурово гость незваный, да кивнул лисьей башкой — уж согласился.

Через час привели к Прозору четверо малиновых одного толстяка в узорном легком халате. Три верхних теплых халата, видать, снять заставили, чтоб не пронес в рукаве али за пазухой зла какого — ни кинжала тонкого, ни склянки с ядом.

По красной роже понял уж Прозор, что возмущен тот степняк и недоволен таким обращением. Да, уж все стерпел, назад не поворотил, — значит, на самом деле разговор серьезный будет.

Указал Прозор лису на скамью с мягкими подушками — садиться пригласил, хоть так уважил.