– Иосиф тоже хочет стать врачом… – профессор отмахнулся:

– Из него выйдет обыкновенный армейский костолом. Надеюсь, Маргарита выберет академическую стезю… – после получаса пребывания дяди в палате, Циона поняла, почему тетя Эстер с ним развелась:

– Если бы я была его женой, я бы расколотила о его голову всю посуду в доме, в первую неделю брака. Его не заткнуть, он словно павлин на току. Тетя Элиза терпела его только потому, что она выскочила замуж прямо из монастырской школы… – профессор жужжал о своих заслугах, открытиях, почти полученной Нобелевской премии, и звании Героя Социалистического Труда. Награду он ожидал к сорокалетнему юбилею революции:

– Он еще и в партию вступил, – усмехнулась Циона, – а в Европе его называют героем еврейского народа, трагически погибшим в Аушвице. Ладно, профессор Кардозо меня не занимает, если не считать одной детали… – деталью было письмо, которое Ционе требовалось отправить в Швейцарию. Она была уверена, что Максимилиан ее ищет:

– Он не оставит меня в руках русских, он меня спасет. Тем более, со дня на день у нас родится сын, наследник фон Рабе… – Циона знала, что это мальчик. Московский врач обещал ей крупного ребенка:

– Вы и сама не маленькая, – заметил доктор, – вытянулись за сто семьдесят сантиметров. Но набор веса в норме, давление отличное, белка в моче нет. Никакой опасности эклампсии, вы можете спокойно перенести перелет… – Ционе не говорили, куда ее привезли, однако дядя не преминул похвастаться владениями:

– После родов я устрою экскурсию, – пообещал он, – у нас отличный парк, с пальмами и розарием, каскад фонтанов, бассейны… – он пыхнул ароматной сигаретой в зарешеченное окно, – местечко ничуть не хуже Канн, племянница… – дядя поинтересовался ее первыми родами. Циона рассказала давно отрепетированную историю своего, как она выражалась, так называемого брака:

– Я его никогда не любил, – хмуро отозвался Кардозо, услышав об изнасиловании, в Израиле, – он беспринципный шпион, у Холландов это в крови… – с точки зрения Ционы, дядя мог и поостеречься, рассуждая о принципах:

– Вряд ли он лечит несварение желудка и аппендицит, – усмехнулась про себя девушка, – он, кстати, мог работать на немцев. Если близнецы видели его в Аушвице, в госпитале, немудрено, почему они замолчали… – об Израиле Циона говорила мало и неохотно:

– Я не хочу ничего вспоминать, дядя… – она прижала красивую руку к большой груди, – Джон меня вырвал из родной страны. Он заставил меня бросить музыку, принудил исполнять его грязные прихоти… – Циона поморщилась, – он забрал у меня дочь, под предлогом моей, якобы, нестабильной психики… – Кардозо, ободряюще, сказал:

– Забудьте о нем, моя девочка. Вы в безопасности, все закончилось… – он помялся, глядя на ее живот:

– Но это его ребенок… – Циона подалась вперед:

– Дитя ни в чем не виновато, дядя! Малыш не обязан знать, кто его отец. Я воспитаю его достойным человеком… – Циона сделала вид, что бежала из Британии, пользуясь знакомствами военных времен:

– Мы с господином Котовым встретились в Польше, – объяснила она, – мой покойный жених, пан Блау… – девушка отерла глаза, – был коммунистом, до войны. Он руководил партизанским отрядом Гвардии Людовой… – скелет Копыта лежал на дне Средиземного моря. Мертвые, как напомнила себе Циона, не разговаривали. Беднягу пана Блау, по словам Ционы, застрелили арабы:

– Мне было некуда больше прийти… – тяжело вздохнула девушка, – Джон восстановил всю семью против меня. Дядя Авраам считает, что я сумасшедшая… – о Фриде, она благоразумно не упоминала:

– И дядя о ней не спрашивает, – поняла Циона, – вот и хорошо. Московский врач поверил, что у меня вторая беременность, и профессор Кардозо тоже поверит… – она предполагала, что дядя выезжает с острова:

– Я напишу письмо шифром, – решила Циона, – скажу, что это весточка, для швейцарской подруги. Ему, наверняка, позволяют отправлять корреспонденцию на запад… – завтра дядя обещал ей полный осмотр, с анализами:

– Но, судя по всему, беременность протекает отменно… – извинившись, он ловко ощупал живот, – плод в правильном положении, крупный, но и вы, племянница, тоже высокая. Все пройдет гладко, я сам приму ребенка… – от больших, теплых рук, пахло сандалом. Циона заметила легкий румянец, на его щеках:

– Когда он меня касался, он дышал чаще обычного. Ему еще нет пятидесяти, он здоровый мужчина… – Циона задумалась, – Максимилиан ни о чем не узнает, а мне надо покрепче привязать его к себе. Вокруг него одни ученые девицы, плоские, как доска… – она, невзначай, приспустила шелк халата с груди:

– Я беспокоюсь о сосках, дядя, – Циона распахнула серые глаза, – с Полиной меня преследовали трещины. Если родится мальчик, он будет сильнее, крепче… – она заметила красные пятна, у него на шее:

– Точно, у него нет женщины. Нет, значит будет, и очень скоро… – профессор откашлялся, отведя глаза:

– У меня есть рецепт отличной мази, на такой случай. Я сам сделаю лекарство, если придет нужда. Козье молоко, ланолин и овсяные отруби. Отруби, настоящая природная кладовая, племянница… – он не отпускал края ее атласного бюстгальтера. Зимой, на подмосковной даче, Циона вытребовала себе личную горничную и визиты портнихи:

– Я жду ребенка, – гневно сказала она, по-английски, начальнику охраны. Офицер, кое-как, владел языком:

– Жду ребенка, – повторила она по складам, – я не могу ходить в обносках. Мне нужен мех, на дворе морозы… – Ционе привезли и канадскую норку, и сшитое по ее меркам белье. Отстранившись, запахнув пеньюар, девушка заметила жадный огонек, в голубых глазах:

– Он еще видный мужчина, – хмыкнула Циона, – ничего, пусть помучается. Завтра я позволю немного больше… – озорно глядя на него, Циона взяла американскую сигарету. Дядя поцокал языком:

– Что с вами делать, но только одну… – девушка подвинулась ближе:

– Называйте меня на ты, дядя Давид… – она наклонила сигарету над огоньком зажигалки, – мы родственники, вы меня старше… – Циона поинтересовалась:

– Вы начали рассказывать, об отрубях… – дядя оживился:

– Мы едим преступно мало клетчатки. Регулярное опорожнение кишечника, залог долголетия. На ужин вам тоже принесут отруби… – Циона в этом нисколько не сомневалась:

– Ладно, пусть болтает, сколько хочет. Здесь, в постели, где угодно. Мне нужно, чтобы он отправил письмо в Цюрих… – девушка немного зарделась:

– Вы так обо мне заботитесь, дядя, мне даже неловко… – Давид, отеческим жестом, коснулся рыжей пряди, на ее виске: «Я еще и не начал заботиться, милая».

Хорошенькая девушка в белом халате поставила поднос на мозаичный столик:

– Вечерний кефир, товарищ Котов, – улыбнулась медсестра, – в комплексе своя ферма. Кефир мы делаем из козьего молока. И особое печенье, по рецепту Давида Самойловича… – Эйтингон давно заметил, что все женщины на острове говорят о профессоре с благоговейным придыханием, – на овсяных отрубях, с морковкой и медом. Оно очищает кишечник, перед сном… – сестра добавила к подносу бутылку «Боржоми»:

– Давид Самойлович сказал, что если вы хотите, я могу сделать вам успокаивающий массаж… – поведя глазами в сторону открытой двери террасы, девушка потупилась.

Наум Исаакович предполагал, что массаж здесь, как выражались в Москве времен НЭПА, предлагают вкупе с особыми услугами. Он вспомнил вывеску, рядом со Ржевскими банями:

– Массаж китайский, турецкий, европейский. Лучшие парижские новинки, для взыскательных мужчин… – со времен последнего визита Эйтингона, здание гостевого крыла перестроили. Наум Исаакович ожидал, что в стенах гостиной и спальни прячутся жучки с фотоаппаратами:

– Да и сама сестра носит погоны. Едва натянув чулки, она побежит строчить рапорт по начальству… – Эйтингону, зэка, было наплевать на все рапорты, вместе взятые, но со сведениями, записанными в блокнот, он не хотел рисковать:

– Надо дождаться родов мерзавки Саломеи, получить от нее письмо, для мистера Холланда, и убраться отсюда восвояси, на зону… – весточку можно было послать и раньше, на чем и настаивал Серов:

– Товарищ генерал, – рассудительно сказал Эйтингон, – конечно, роды могут случиться преждевременно, но лучше не торопиться. Мы не знаем, кого она ждет. Пол ребенка, его имя и описание придаст сочинению… – он