«Дед, я тебя люблю. Это будет первое, что я скажу. Потом япозвоню Маше, свяжусь с ее майором. Покажу им перстень. Пусть ищут бандита,который его потерял».

В правой руке постоянно дергалась какая-то жилка. Василисапочувствовала, что под бинтом прорвался ожоговый пузырь. Бинт медленнопропитывался противной липкой влагой. Она засохнет, прилипнет, будет оченьбольно. Надо срочно поменять повязки.

Дед все говорил, мыл посуду. Над раковиной была закрепленамаленькая яркая лампочка-прищепка. Дед включил ее, чтобы лучше видеть. Онвесело гремел чашками, тарелками, накопившимися за многие дни, и болтал безумолку. Он вспоминал, как брал ее, трехлетнюю, с собой на съемки, как онабегала по коридорам и павильонам «Мосфильма», терялась, находилась, попадала вразные смешные истории. Дед сам развеселился от воспоминаний. Смеялся, хлопал владоши, так, что летели брызги от мокрых рук, изображал все в лицах, говорилразными голосами.

— Ну вот, а мама твоя как раз приехала за тобой. Заходит впавильон и видит: ты сидишь верхом на медвежонке. Она как закричит: с умасошли?! У ребенка аллергия на кошек!

Дед вдруг замолчал. Лицо его вытянулось.

— Ой, надо бы с мамой связаться, — произнес он тихо игрустно.

Василиса отрицательно помотала головой.

— Нет? Ты считаешь, не надо? Правда, зачем ее беспокоить?Ну, что изменится, если она прилетит? Ей придется потратить кучу денег набилеты, и неизвестно, сумеет ли она их достать сразу. Сейчас август. К тому жеона там, в Испании, работает, не отдыхает. Мы справимся без нее, верно?

Василиса кивнула и вытянула вперед руки. Но он не понял, онвсе не мог наговориться, был очень возбужден.

— А когда она вернется, плохое будет позади. Ты сама ей всерасскажешь. Ну или не все, а что сочтешь нужным. Останутся только воспоминания.

«Лучше бы даже их не осталось!» — подумала Василиса ипопыталась зубами развязать узелок на бинте. Если сейчас снять повязки, бинт неприлипнет. А дед сообразит, что надо их поменять. Ничего сложного в этом нет.Он справится.

— И еще, ты нас с ней помиришь, — добавил дед, — только тыможешь это сделать, больше никто.

Узелок не поддавался. Василиса беспомощно опустила руки,кивнула, но уже машинально.

— Невозможно столько лет не разговаривать, правда? Этоглупость какая-то. Нет, я понимаю, у меня отвратительный характер, но,согласись твоя мама тоже не ангел.

Василиса изо всех сил старалась сконцентрировать внимание насвоем дедушке, слышать и видеть только его, никого больше. Маленькая яркаялампа над раковиной слепила глаза. В голове отчетливо прозвучала фраза: «ANUSMUNDI». В ярчайшем свете прожекторов медленно шла колонна вновь прибывших.Играла музыка. Бравурные марши Отто Штраусу надоели. Он приказал, чтобыпоставили «Лунную сонату» Бетховена. Эта музыка подчеркивала спокойнуюторжественность момента.

«ANUS MUNDI». Задний проход мира. Война — это хорошеепромывание желудка мирового масштаба. Процедура неприятная, но необходимая.Отходы воняют. Они действительно ужасно воняют. Эти как-то особенно. Их слишкомдолго везли, слишком плотно забили в вагоны и не выпускали по нужде.

Штраус привык к вони и все же достал надушенный носовойплаток, прикрыл нос.

Колонна состояла из женщин и детей. В основном евреи изРоссии, истощенные, вялые, негодные ни для чего, кроме газовой камеры. Имиуправляют самые примитивные инстинкты: голод, боль, страх смерти. В иныхусловиях к этому прибавляется еще один: инстинкт сохранения вида, выраженный всексуальном влечении. Но здесь, сейчас этот, последний, не действует. Осталисьтолько первые три. Существа в колонне подчиняются уже не обстоятельствам, некомандам и ударам, а собственному животному автоматизму. Любопытный парадокс.Такая вроде бы надежная и разумная вещь, как инстинкт самосохранения, вэкстремальных условиях начинает работать против самого себя, становится бомбойзамедленного действия. Если особь тупо и неуклонно следует только животныминстинктам, она самоуничтожается без всяких посторонних усилий. Остаетсявключить газ, чтобы окончательно вывести этот шлак за пределы реального мира.

Отто Штраус прощупывал колонну внимательным взглядом.Высматривал близнецов. Они нужны ему были для новой серии экспериментов.Охрана, всего десяток солдат и три офицера, почти не смотрели в их сторону.Офицеры обсуждали предстоящий ужин у коменданта. Они расслабились. Солдаты тожерасслабились, курили, болтали, громко смеялись.

Высматривать близнецов было непросто. В этой колонне всеказались близнецами. На каждом лице лежала печать покорности и смертельнойтупости. Спокойный, размеренный ритм «Лунной сонаты» действовал на них, какдудочка крысолова на крыс из старой немецкой сказки. Можно было спокойно убратьохрану, они бы этого не заметили. Они, завороженные волшебными звукамибетховенской музыки и собственным бессилием, шли к воротам газовых камер. Имосталось только дойти, раздеться в предбанниках и окончательно исчезнуть. Этапартия даже не подлежала сортировке. Шанс просуществовать еще какое-то времяимели только пары близнецов, если они, конечно, найдутся.

Взгляд Штрауса медленно скользил по колонне, мягко перетекалс одного лица на другое и вдруг зацепился за что-то острое, неприятное. Докторне сразу понял, что именно привлекло его внимание, и сначала решил, чтонашел-таки близнецов. Но нет. Эта особь существовала в единственном экземпляре.

Оно не имело ни возраста, ни пола. Скелет в вонючихлохмотьях. Обритая голова. В гетто, откуда их вывезли, свирепствовала эпидемиятифа, почти все они, женщины и дети, были обриты наголо. Единственное, чтопродолжало жить в этом автомате, — глаза. Огромные, голубые, они смотрели прямона Штрауса. Смотрели осознанно, без страха, как на равного.

Пальцы генерала расстегнули кобуру и вытащили пистолет. Онуспел понять, что особь — девушка лет двадцати, что она жива и опасна. Ееследовало убить. Выстрелить сию минуту. Она уже отделилась от колонны. Она шлапрямо на Штрауса, невероятно быстро и легко, как будто летела по воздуху.Сквозь шарканье множества ног, гогот охраны, звуки музыки прорвался ее высокийрезкий голос. Она говорила по-немецки без всякого акцента.

— Опомнитесь! Что вы делаете? Вы же люди! Перед вами женщиныи дети! Вы не можете нас убить! Прекратите!

И, словно повинуясь ее команде, замолчала музыка,остановилась колонна. Охрана щелкала затворами автоматов, но почему-то никто нестрелял. Штраус держал свой пистолет, целился девушке в голову. Девушка летелак нему, и не отводила взгляда. Пальцы генерала свело уже знакомой судорогой. Онсжимал пистолет, но никак не мог выстрелить.

Все это продолжалось не более минуты. Он почувствовалсильный болезненный удар в лицо. Из носа потекла кровь. Девушка ударила егокулаком и выхватила у него пистолет. Штраус быстро упал на землю. Девушкапалила из его пистолета по охране. Ее прошивали автоматные очереди, она ужебыла вся в крови, но продолжала стрелять в эсэсовцев и упала замертво, лишьвыстрелив в них всю обойму.