В то же время Русь, без сомнения, твердо противостояла тому, что автор «Истории хазар» М. И. Артамонов определил (слова его приводились) как «воинствующий хазарский иудаизм». И борьбу мечом продолжала позднее борьба Словом.

В свое время известный мыслитель Г. П. Федотов выразил глубокое удивление по поводу того, что в большинстве ранних творений русской письменности (XI — первая половина XII) присутствует противоиудаистская тема. Он писал, что у древнейших русских писателей «поражает то, что мы находим их поглощенными проблемой иудаизма. Они живут в противопоставлении Ветхого и Нового заветов, Закона и Благодати, Иудейской и Христианской Церквей. Это единственный предмет богословия, который подробно разбирается с никогда не ослабевающим вниманием…». В частности, Г. П. Федотова изумляло, что в творениях великого Кирилла Туровского множество «пространных выпадов против народа израильского. Ярко изображается жестоковыйность Израиля… это — не второстепенная, а главная тема большинства проповедей Кирилла. Подчеркивание этого приводит нас в замешательство, но мы помним о наличии той же склонности у Климента Смолятича. Это же мы увидим и у Илариона»[389].

«Замешательство» Г. П. Федотова обусловлено прежде всего тем, что он не имел сколько-нибудь ясного представления о длительном и жестоком противоборстве Руси с иудаистским Хазарским каганатом, ибо он в 1925 году покинул Россию, а тщательное и глубокое изучение истории Каганата началось позднее. Основываясь на этом изучении, видный филолог Л. П. Якубинский (1892–1943) смог уже в начале 1940-х годов верно понять смысл созданного митрополитом Киевским Иларионом «Слова о законе и Благодати»: «…произведение Илариона… имеет конкретное историческое содержание… еще в начале XII в. в Киеве свежо воспоминание о том, что когда-то хазары господствовали над русскими. Выступая против иудейства вообще, Иларион конкретно выступает против хазарского иудейства, против религии хазар, некогда властвовавших над Русью»[390].

В начале 1960-х годов выдающийся историк М. Н. Тихомиров писал, что в «образной системе» творения Илариона воплощено «противопоставление Хазарского царства Киевской Руси. Иссохшее озеро — это Хазарское царство, где господствовала иудейская религия; наводнившийся источник — Русская земля. Прежние хазарские земли должны принадлежать Киевской Руси; Иларион и называет киевского князя Владимира Святославича „каганом“ — титулом хазарского князя, трижды повторяя этот титул. Владимир Святославич в „Слове о законе и Благодати“ не просто князь Киевский, он также и хазарский каган»[391].

Наконец, в изданной уже в наше время книге известный филолог и историк культуры В. Н. Топоров, цитируя недоуменные давние суждения историка И. И. Малышевского (1828–1897) о творении Илариона («Чисто отвлеченными догматическими интересами никак нельзя объяснить полемики против иудейства, проникающей „Слово“ от начала до конца. Полемика здесь так свежа и жива…»), раскрывает причину этой «свежести»: «При допущении живых контактов с иудейством в Киеве X–XI вв. прежде всего возникает вопрос об источниках иудейского элемента… В настоящее время не приходится сомневаться в его хазарском происхождении… В настоящее время… после ряда исследований вырисовывается такая ситуация в Киеве… в первой половине X века… которая характеризуется наличием в городе хазарской администрации и хазарского гарнизона!»[392]

Чрезвычайно показательно, что с конца XII и до конца XV века (когда к власти рвалась «ересь жидовствующих»), — то есть на целых три столетия! — противоиудаистская тема, как уже говорилось, почти полностью исчезает из русской литературы. Это достаточно весомое доказательство связи сей темы с противостоянием Хазарскому каганату и, затем, его «остаткам» в Тмуторокани в IX–XI вв.

В заключение стоит сказать, что история этого противостояния вообще очень сложна и многозначна; в ней еще немало предстоит открыть и понять.

В предыдущей главе я стремился обрисовать ту историческую ситуацию, то «состояние мира», в огромных масштабах которого складывалась Русь, и в меньшей степени речь шла о самом движении истории в первые века Руси. А для полноценного познания этого движения поистине необходимо как можно более ясное представление о судьбах, деяниях и намерениях важнейших деятелей русского государства и Церкви, полководцев и наиболее выдающихся творцов национальной культуры.

Говоря об этом, я вовсе не имею в виду особенную и сложнейшую проблему роли личности в истории; речь идет совсем о другом, — о том, что только в воссоздании судеб, поведения, сознания исторических личностей возможно представить ход истории во всей его многосторонней цельности. Ведь этот ход в любых самых различных его проявлениях — от сдвигов в экономике до обретения новой религии — воплощается ни в чем ином, как в действиях людей, хотя это еще отнюдь не значит, что отдельные люди, личности действуют всецело сознательно и целенаправленно; в конце концов, они просто живут — притом совместно, в единстве с множеством своих современников.

С особенной полнотой и рельефностью ход истории воплощается, понятно, в действиях и переживаниях тех, кто так или иначе возглавляет народ, или, вернее, наиболее активные слои народа. Издавна — еще с 1820-х годов (например, в полемике Николая Полевого с Карамзиным) — в русской историографии противопоставлялись «история царей» и «история народа», но это, если вдуматься, поверхностное противопоставление, диктуемое чисто идеологическими соображениями. Ибо, в конечном счете, «воля» царя исходит из «воли» народа; когда эти «воли» категорически противоречат друг другу, власть рушится… И задача историографии не в том, чтобы заменить изучение «истории царей» изучением «истории народа» (или наоборот), а в том, чтобы увидеть в первой воплощение второй.

Сведения о первых правителях Руси черпаются, в основном, из летописей. Но поскольку самый ранний из дошедших до нас летописных сводов, «Повесть временных лет», был составлен в 1110-х годах, представления о личностях, находившихся во главе исторического движения Руси в IX — начале X века (то есть двумя и — тем более — тремя веками ранее создания этого свода) во многом туманны и нередко противоречивы. Более или менее, общепризнано, правда, что «Древнейший свод» летописи начал составляться еще в 1037 году, при Ярославе Мудром (имеющаяся гипотеза о еще более раннем, конца X века, «зародыше» летописи едва ли основательна). Но и при этом условии летописные сведения о людях, живших в IX — начале X в., основывались на прошедших через пять-восемь человеческих поколений устных преданиях.