Лизавета подошла, присела рядом.

— Она не настоящая, — сказала шепотом, но князь кивнул. Он, склонившись над болваном, разглядывал его с немалым интересом.

Девица всхлипнула.

— Должно быть, пошутить хотели… порой люди совсем глупые шутки играют, верно?

Девица кивнула. Но фартучек не выпустила. И губа ее оттопыренная не перестала подрагивать, выдавая душевное смятение. Лизавета погладила ледяное запястье.

— В городе музей есть. Там из воска лепят… я сестер водила. Интересно… есть бородатая женщина. И еще двухголовая. Мужчина, у которого только один глаз…

Музей ютился в гостиной одной почтенной вдовы, супруг которой не оставил несчастной ничего, помимо долгов и результатов многолетней своей работы. Он мечтал создать галерею уродств человеческих, и Лизавета была вынуждена признать: получилось у него весьма достоверно. Болваны, обряженные в человеческие одеяния, гляделись живыми, и девочки только охали, ахали и попискивали, а после на два дня было разговоров лишь о жутях увиденных.

— Сходи, — Лизавета поймала растерянный взгляд. — Тебе понравится… а тут… просто кто-то куклу принес…

— Это Марена, — голос Стрежницкого звучал глухо, будто издалека. — Ее звали Мареной… она моей невестой была. И я ее повесил…

Димитрий испытывал преогромное желание взять Стрежницкого за волосы да и приложить затылочком о стену. Чай, каменная, выдюжит. А голова и того паче, в ней, судя по всему, ума вовсе не осталось.

И чего ему не сиделось, спрашивается?

— Бредит, — решительно сказала рыжая девице, которая вновь открыла было рот, чтобы заорать. — Видишь, ранило его… аккурат в глаз.

Девица пальцы прикусила, но орать не решилась.

— Вот и мерещится всякое. Больной очень…

— Больной, — повторила она эхом, и Димитрий, склонившись над нечаянной свидетельницей, заглянул в синие глаза ее, подтверждая:

— Очень больной…

И силы каплю вложил. Все ж менталист он не особо умелый, однако девица разом успокоилась, что само по себе было хорошо. Вздохнула.

Поднялась.

И спросила:

— Я п-пойду?

— Иди, — разрешил Димитрий, добавляя толику усталости. — Иди отдохни… переволновалась небось? Поспать надо. Проснешься, и все будет хорошо… Ясно?

— А…

— Скажешь, что князь Навойский велел.

Девица завороженно кивнула.

А он перевел взгляд на Лизавету. Та же, перебравшись к Стрежницкому, взяла его за руку — и желание постучать светлою головой последнего о стену стало вовсе невыносимым — и произнесла:

— Ему к целителю надо.

Стрежницкий моргнул. Потер глазницу и пожаловался:

— Чешется.

— Это потому что живой. — Лизавета шлепнула его по пальцам. — Куда грязными руками?

— Живой… — странным голосом произнес он. — А она нет… как она здесь? Я же ее еще когда…

— Помолчи, — рявкнул Димитрий, переступив через куклу. Стоило заметить, что выполнена она была весьма умело, и в сумраке коридора казалась настоящею. Бледненькое востренькое личико, довольно, следует признать, симпатичное.

Волос короткий, рыжеватый.

Одежда почему-то мужская и не особо чистая, и это наверняка что-то да значит, а что именно — Стрежницкий расскажет. Надо только препроводить куда. И запереть.

Что-то подсказывало, что запереть Стрежницкого следовало бы давно.

Лизавету князь до комнат самолично провел. И дверь приоткрыл. И придержал. И строгим-престрогим голосом заметил:

— Вам не стоит гулять без сопровождения.

— А где его взять? — резонно поинтересовалась Лизавета. Жених-то ее навряд ли к прогулкам расположен. Как-то он слишком уж бледен был и вовсе слаб, того и гляди в мир иной отправится, что с его стороны будет совсем уж неприлично. Лизавета, может статься, с мыслью о замужестве сроднилась почти.

— Нигде. — Князь согласился, почему-то не сводя с Лизаветы настороженного взгляда, будто подозревал ее в чем-то недостойном. — Потому вам не стоит гулять.

— Совсем?

— Совсем.

— А… нам к ужину надобно. Оглашение и все такое…

Он задумался.

Вздохнул.

И сказал:

— Ждите. К ужину я вас проведу, а дальше надо будет что-то придумать.

И как-то вот это Лизавете совсем не понравилось. Тетушка не зря говорила, что от мужских придумок женщинам одни беды.

Впрочем, оставшись одна, она поежилась.

Шутка?

Уж больно настоящим чудилось то тело в коридоре. И бледен был Стрежницкий. И женщину он явно узнал. Откуда? И главное, что за оговорка такая? Выйти бы, да… страшно.

И Лизавета, вздохнув, присела.

Взялась за гребень.

Надобно бы Руслану позвать, чтобы косу переплела, а то нехорошо. Скоро и вправду к ужину идти, а она растрепа растрепою… Что скажут?

— …А скажут, — этот шепот проникал, казалось, сквозь стены, мыши и те примолкли, то ли в страхе, то ли чтобы людям пугаться не мешало, — будто бы ничего и не было. Вот поглядите.

Девица в мятом платье тоненько всхлипнула, прижимая к груди надкушенный пирожок. С зайчатиною. Пирожок был мягок и горяч, и что с того, что надломлен с краюшку? Ей и такой сойдет. Она шмыгнула носом и приняла кружку травяного отвару, заботливо поднесенную старухой. От кружки пахло не только травами, но старуха сказала:

— Пей, тебе оно надобно. Небось испереживалась вся…

Заохали иные девки, зашептались, друг дружку локтями подпихивая.

— Про шутку это они удумали, чтоб ты языком не трепала. Сама-то трогала? — Старуха блеснула темными глазами. И девица покачала головой: не трогала.

Как можно?

Она мертвяков с малых лет боялась, а чтоб трогать… или как та, рыжая, из благородных, почитай ползать. Стоило припомнить, и девицу замутило. Она поспешно выхлебала отвар, сдобренный самогоном, и пирожком закусила.

А ведь говорили, что не стоит во дворец лезть.

Нет же… маменька и подруженька ее… мол, устроят… походишь месяцок в прислугах, себя покажешь, глядишь, и оставят. А нет, то рекомендацию дадут, как обещали. Небось с рекомендацией из дворца в любой дом устроиться можно.

Она и послушала.

Еще и радовалась. Как же… только теперь радость ушла, сменившись страхом. И старуха, чуя его, улыбалась. Черный рот, желтоватые кривые зубы. Нос крюком. Обещала на суженого погадать, нитки судеб связать, и недорого брала, но теперь, глядя на это лицо, хотелось крикмя кричать.