Гнев, живой и яростный, вспыхнул во мне. Какое невероятное бесстыдство. Они позволили умереть целой планете, а теперь собираются нагло завладеть трупом.

Я тяжело дышал. Кружилась голова. Мозг работал на холостом ходу. Я не знал, куда смотреть, что думать.

— Что надо делать?

— В точности то, чего они от вас и хотят. Вы задействуете эту штуку. Но промажете. Вместо того чтобы оказаться посреди Фортресс, вы сбросите нас как можно ближе к Обливиону.

Я постарался как следует обдумать это. Я отправлялся на Обливион в сердцевине корабля. Отправлялся в свой мёртвый дом. Моя первая реакция родилась у человека, немало времени проработавшего в безопасности.

— Они нас собьют.

— Потребуется семь часов, чтобы доставить туда ракету. Я проверила как сумела. Мои люди прибудут туда раньше.

Моя вторая реакция родилась у человека, имевшего подготовку пилота.

— Мы могли бы покончить со всем в самом Обливионе. И умереть.

Я пришёл сюда, ожидая, что погибну, поэтому был не вполне уверен, стоит ли переживать.

— Могли бы, — допустила она. — Это всё на первый взгляд выглядит совершенно глупо.

— Тогда зачем вы это делаете?

— Затем, что хочу отвлечь их внимание на себя. Если я попадусь, то заставлю их думать, что просто стараюсь прикрыть побег своих людей. — Её слабая улыбка была горькой. — Возможно, они подумают, что я шпионю, но и это меня устраивает.

— Но что же вы делаете на самом деле?

— Шпионю и прикрываю побег своих людей. — Она ответила так быстро, что я понял: это ложь.

— А если вы умрёте? — спросил я.

Её голос звучал совершенно спокойно.

— Тогда я умру в мучениях.

Умереть в мучениях. Я так устал. Я не знал, смогу ли. Я хотел просто умереть. Но возможно, у меня для этого осталось достаточно сил. Можно было, в конце концов, покончить с собой, как сделал Хамад, как собирался сделать мой отец, но сначала я хотел кое-что завершить. Моим «кое-что» было уничтожить Фортресс со всей её дурной славой.

Вероятно, я мог изменить свои планы. Я хотел помочь соларианцам. Хотел помочь Терезе. Я тоже, наверное, мог умереть, как она. Тогда бы не было так горько.

— Я с вами, — сказал я. И снова смог встретиться с ней взглядом. Он был суров и мрачен.

— Поймите, если отправитесь со мной, то будете действовать в рамках законов и ограничений, принятых у стражей. Всех.

Всех.

— Да.

— Клянётесь?

Часть меня была не в состоянии поверить, что она нашла для этого время, но другая — прекрасно понимала её.

— Клянусь жизнью моего отца и моей матери. Клянусь памятью Обливиона. Я буду действовать в соответствии с вашими указаниями и следовать вашим приказам.

Она кивнула:

— Я принимаю вашу клятву от имени соларианских стражей. — Потом внезапно её лицо, будто вспышка звёздного света, озарила улыбка. Она протянула руку и коснулась моей щеки, как когда-то раньше. — Добро пожаловать в сражение, Амеранд Жиро.

Потом она отступила назад и устроилась в ближайшей капсуле.

Я повернулся к панели доступа. Переместил два кода. Изменил три входных параметра. Установил таймер.

Я скользнул в капсулу рядом с той, в которой устроилась Тереза. Зафиксировал ограничители движения, ремни и посмотрел на неё. Она улыбалась мне из-за кислородной маски.

Я потянул свою маску. И закрыл крышку.

Мне было видно, как на панели доступа меняется, мерцая, цвет. С серебристого на зелёный. Потом на красный.

Взрыв прокатился прямо у моего уха. Вся тяжесть мира обрушилась на мою грудь. Хотелось кричать. Но в моих лёгких не было воздуха.

Темнота.

Я наблюдала, как панель доступа вспыхнула серебром, потом зелёным и красным. Я старалась дышать глубоко, спокойно. Старалась быть готовой ко всему, что бы ни случилось. Я бросила взгляд на сообщение на внутренней стороне моей перчатки. Я оставила его там. Моё последнее сообщение, адресованное Дэвиду, и одновременно сигнал бедствия, который я отправила Мисао. Я сохранила его вместе с красной меткой, указывающей на то, что оно прошло. Что бы ни ожидало впереди, я не исчезну, не сказав последнего слова.

Это было реальным для меня, Дэвид. Всегда было реальным.

От взрыва мир разлетелся вдребезги.

Моим первым ощущением была боль. Боль в голове, в грудной клетке, во всех внутренностях. Медленно до моего сознания дошло: если чувствуешь боль, значит, жива.

Веки налились тяжестью. Я заставила их открыться.

Не увидела ничего.

Вкус крови в темноте. В мою душу закрался ужас. Я была в камере, они вот-вот придут за мной, и боли будет ещё больше. Я не могла выдержать это…

Я вдохнула запах крови и попыталась найти свою правую руку. Думала, что почувствую свои пальцы, ладонь, запястье. Обхватила запястье, мои онемелые пальцы искали застёжку, чтобы освободиться.

Рука упала вперёд и обо что-то шлёпнулась. Я застонала от новой боли, пронзившей локтевой сустав. Согнула свой указательный палец и почувствовала прикосновение перчатки к его кончику. Выгнула запястье, пошарила у манжета в поисках включателя и нажала его. Вспышка белого света заслонила мир перед моими глазами, и мне пришлось зажмуриться, пока боль немного не ослабела.

Когда я снова смогла открыть глаза, мой взгляд упёрся в стену из крапчатого камня, покрытого белой пылью. Это всё, что осталось от крышки моей спасательной капсулы. Меня крепко удерживали тканые ремни. В противном случае я бы упала, ударившись о камень, покрытый измельчённым силикатом.

Я поняла, что это означало, и моё дыхание стало коротким и прерывистым. Это означало, что мы промахнулись. Мы оказались не у поверхности, нас перебросило в глубь Обливиона.

С некоторым трудом я повернула голову. Сердце колотилось о ноющие рёбра. Стенки отсека были покорёжены. Если я оказалась столь близко к камню, то как же Амеранд? Я стиснула зубы, подняла повыше фонарик, наклонив его вправо.

Амеранд по-прежнему оставался в ремнях, но он оказался плотно втиснутым между стенкой отсека и разбитым камнем.

Я сделала глубокий бесполезный вдох и отдёрнула руку, стараясь не кричать. Но я была без кислородной маски. Здесь присутствовало атмосферное давление, иначе к этому времени я бы истекла кровью прямо через поры. Атмосфера, должно быть, была пригодна для дыхания по крайней мере непродолжительное время, потому что не существовало ни малейшего шанса, чтобы хоть что-нибудь функционировало в этой вдребезги разбитой скорлупе двигательного отсека. Включая подачу кислорода.