Ветер злорадно взвыл в ушах, бросил в глаза горсть брызг. Застоявшийся Фантом летел галопом, как на крыльях, и Рита пригнулась к холке коня, отдаваясь ритму бешеной скачки.

Старец Никодим и отец Алексей молились за ее исцеление… но возможно, вдруг вспыхнула мысль, для того, чтобы она снова могла ходить, кому-то тоже пришлось скакать на белой лошади по кромке прибоя, преодолевая хлесткий стылый ветер.

* * *

Станция «Новослободская», Московский метрополитен,

24 сентября, четверг, 0.17

Зеленью, кармином и лазурью светились витражи «Новослободской».

— Я, наверное, об этом пожалею, — Сергей по очереди трогал разноцветные стекла одного из них.

— О чем? Что не поверил мне четыре года назад?

— Нет, что сейчас верю… Алексей, лучше найди кого-нибудь, кого стоит спасать. Вот как наша малышка, — он щелкнул ногтем по винно-красному фрагменту витража.

— Девочку спасаешь ты. И спасешь.

Пальцы геоманта выбили сложную дробь на апельсиновом стеклышке.

— Думаешь, это что-то изменит? — ровно проговорил он.

— Конечно. Добро всегда возвращается сторицей.

— Не надо ни добра, ни зла… Ладно. Пора двигаться дальше, поезда скоро перестанут ходить.

— А на этой станции что нужно сделать?

Ладонью с растопыренными пальцами геомант на несколько секунд накрыл слабо светящийся пятиугольник белого стекла.

— Я уже все сделал. Идем.

У перехода на кольцевую Сергей остановился, и оглянувшийся монах увидел на его лице тень неуверенной улыбки.

— Алексей, ты даже не представляешь, как я тебе на самом деле благодарен.

Тоскливо, тускло — не иметь.

Горько — иметь и потерять.

Страшно — жить, каждый день ожидая потери.

Четыре года, Меняла, большего тебе не было дано.

Помнишь? Через четыре года ты стоял в холле Онкологического центра. Почерк, которым была исписана медицинская карта жены, расшифровке не поддавался; ты листал страницы, пытаясь что-нибудь понять. Вклеенный в карту отпечатанный лист можно было хотя бы прочитать — но смысла в тексте не было. Не могло, не должно было быть.

«Рабдомиосаркома задней стенки левого предсердия… створки митрального клапана… метастазы в заднее средостение…»

Не могли, не должны были находиться на одной странице слова «Виноградова Алена Дмитриевна» и «метастазы».

Помнишь? Ты продирался через диагноз, как сквозь колючую проволоку, русские слова мешались с латинскими, а смысл ускользал по-прежнему.

«Tumor cordis casus unoperabilis».

Cordis. Кардиология, кардиограмма — сердце.

Casus. Казус и есть. Случай.

Unoperabilis. Неоперабельно.

— Малолетка, — ты схватил за плечо пробегающего мимо студента, — что такое «тумор»?

— Опухоль. Рак, например, или другая. Пустите, а?

Пальцы разжались сами собой.

— Я изменю для тебя мир, Аленка, — выдохнул ты сквозь стиснутые зубы.

* * *

Москва, Якиманская набережная

24 сентября, четверг, 0.39

— Володя, остановите, — сказала Вера Куприянова шоферу. — Подождите здесь, дальше я пройду пешком.

Машина остановилась на набережной; Володя предупредительно открыл дверцу, и Вера плотнее запахнула легкий плащ: с канала тянуло зябкой сыростью. Прихватив сумочку, она неторопливо направилась в сторону Малого Каменного моста. Отец Алексей говорил, время очень важно; Вера приехала заранее, чтобы не опоздать.

В чернильно-черной воде тонули отражения горящих фонарей. На середине моста женщина остановилась и облокотилась о перила; достала из сумочки небольшой мешочек и пересыпала в ладонь его содержимое.

Просьба священника была странной, но она не задавала вопросов. Однажды помогли ей, сегодня что-то хорошее сделает она, и пусть ей непонятно происходящее. «Благослови тебя Бог», — сказал отец Алексей в ответ на ее согласие, и Вера услышала в голосе священника облегчение и радость.

Пора. Время.

Женщина разжала ладони, и семнадцать розовых жемчужин, которые еще утром были роскошным колье, украшавшим витрину ювелирного бутика, упали в Водоотводный канал.

* * *

Станция «Площадь Революции», Московский метрополитен,

24 сентября, четверг, 0.39

Бронзовая овчарка тянула умную морду. Каждый второй, проходящий мимо нее, норовил погладить на счастье собачий нос, и он, за много лет отполированный прикосновениями, сиял золотом на фоне темной бронзы.

Монах и Меняла стояли напротив.

— Мне никогда раньше не приходилось видеть геоманта за работой, — задумчиво проговорил Алексей. — Странное ощущение. Как будто все не по-настоящему.

— Я делаю только небольшую часть того, что должно быть выполнено. Остальным занимаются твои помощники. Пока все идет, как надо.

— Откуда ты знаешь?

— Слышу, — Сергей отрешенно смотрел в пространство.

— Слышишь?

— Слышу. Вижу. Чувствую запах. Я не могу объяснить, Алексей. Мир меняется, — он тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. — Сидел со мной под Курском мужик, так он ушами шевелить умел. На спор показывал, за деньги. А объяснить, как это делает, не мог.

Веселье в голосе спутника показалось Алексею неуместным. Что-то происходило с геомантом: в глазах появился блеск, опущенные плечи расправились; действовал ли так на него творимый аркан или нелегкий их разговор, — священник не знал. И не знал, к добру перемена или к худу.

— Неудачное сравнение. Сергей, что с тобой творится?

— В Луге опрокинули лоток с помидорами. В озеро Сенеж выпустили пять десятков гуппи. Со мной все в порядке. В Водоотводный канал…

Оборвав фразу, он быстро шагнул вперед и, оттолкнув какого-то парня, на минуту прижался лбом к носу бронзовой собаки. Алексей на всякий случай встал рядом. Несколько человек, проходящих мимо, наградили их недоуменными взглядами, но мешать никто не стал.

— Жемчуг. В какой-то канал, — Сергей отошел от статуи. — Хорошие у тебя друзья.

— Та женщина перенесла тяжелое испытание, — сухо проговорил монах. — Но нашла силы выстоять с Божьей помощью и жить дальше. Не вижу ничего смешного.

Чертовщинка, плясавшая в глазах геоманта, поугасла, затаилась.