То есть, конечно, слышала, что нечто подобное произойдет, если попытаться получить доступ к данным самого Адольфа Гитлера. И что за этим последует визит эсэсовцев.

Охваченная неожиданной паникой, она дернула руки вперед, оборвала связь с таблицами телефонов и стерла результат. Весьма тревожно – то, что Лудольф, по-видимому, принадлежал к той же категории людей, что и сам фюрер.

Тревожно также и то, что в некотором смысле это делало его более интересным…

* * *

Наконец обнаружение спрятанных евреев стало проходить настолько упорядоченно, что он смог немного успокоиться и отправиться по следу, на который его невольно натолкнула Цецилия.

Цецилия! Как она теперь поживает? В новостях ничего не появлялось, только то, что Альфреда Шметтенберга видели в опере без сопровождения. Не удивительно, ведь Цецилию передали гестапо, и с тех пор след ее данных затерялся. О ее еврейском любовнике ему было известно только то, что тот пытался бежать на юг через оккупированную Францию, но эсэсовцы поймали его и доставили в концентрационный лагерь Хинцерт – узнать больше не представлялось возможным и никогда не будет возможным.

Да уж. Для них обоих все могло сложиться по-другому, если бы Цецилия вела себя чуть менее глупо. Теперь уже слишком поздно, и во всем она должна винить себя одну.

Оставалась четвертая девушка из его списка, о которой до сих пор ему известно только имя Вера – и вот ему стало известно, что она училась в одном классе с Цецилией Шметтенберг, урожденной Ноллер.

Он уже давно узнал бы больше, если бы таблицы школьной администрации не составлялись так неряшливо. Казалось, что каждая школа разрабатывала свой собственный формат таблицы, называя поля по-своему (вместо «ФамилияИмя» встречались «Фамилия-Имя», «ФАМИЛИЯИМЯ», «Фамилия_Имя» – и это еще самые простые случаи!), так что ему приходилось составлять запросы отдельно для каждой школы.

Что ж, как-никак полезное занятие для тренировки его вновь приобретенных навыков.

В перечне классов гимназии им. Шиллера от 1927 года он наконец-то нашел то, что искал. Цецилия Ноллер окончила гимназию с хорошими оценками, не оставалась на второй год, и все это время в ее классе была только одна Вера: Вера Шнайдер.

Не самое редкое имя, но в таблицах выпускных классов уже указывался и персональный гражданский номер, так что он сразу же отыскал ее в реестре граждан. Там также была размещена фотография для удостоверения личности ребенка и ее первой банковской карты, и эта фотография настолько точно соответствовала воспоминаниям Ойгена Леттке, как будто сделана в тот самый день его позора, когда упомянутая Вера Шнайдер со всей серьезностью требовала выбросить его одежду из чердачного окна, а потом отправить его голым собирать свои вещи на улице. Его, сына героя войны!

Ему достаточно было только подумать об этом моменте, чтобы услышать, как кровь пульсирует в ушах.

Что ж, настанет и ее черед. Она еще как-нибудь за это заплатит.

Вера Шнайдер. Не замужем. Расовый статус «В».

И… с 1937 года проживает в Америке, место жительства неизвестно!

Ойген Леттке невольно вскочил, подбежал к окну, выглянул наружу, прижав руки к внезапно дико пульсирующей груди. Это не могло быть правдой – или? Это просто не могло быть правдой!

Ошибка. Должно быть, это просто ошибка, ошибка данных. Он успокоился, вернулся к компьютеру, закрыл формуляр с данными, который, казалось, издевался над ним. У него есть ее номер телефона, номер ее счета, и ему известно, что можно разузнать, как это сделать, и он может сделать это сам!

Последнее сохраненное списание с ее счета датировано октябрем 1937 года, произведено в ресторане в гамбургском порту. С тех пор на счету оставались всего четыре рейхсмарки, потому что незадолго до последнего списания она обменяла почти все на американские доллары.

А от телефона Вера Шнайдер отказалась за несколько дней до посадки на корабль в Америку.

Ойген Леттке схватил свой блокнот и яростно швырнул его через весь кабинет. Неужели все сговорились против него? Сначала его физические неполадки с Цецилией, теперь эта баба, додумавшаяся сбежать в страну, в которой не было службы связи и регистрации и которая по части использования компьютеров вообще пока еще оставалась развивающейся страной: как он вообще разыщет ее там? Она могла выйти замуж в США, могла быть сегодня «миссис Джон Смит», которую не удастся найти ни одному запросу в мире!

* * *

В один из следующих вечеров Хелена и Артур лежали рядом на кровати, обнаженные, как их создали Бог или эволюция, и снова делали то же, чем занимались уже некоторое время: рассматривали последний презерватив и говорили о том, когда они будут его использовать.

Убежище Артура пахло дровами и сеном, как всегда, и по́том их тел, потому что они уже доставили друг другу удовольствие таким образом, который не мог привести к зачатию.

– Когда-нибудь нам придется им воспользоваться, – заметила Хелена. – Во всяком случае, постоянно рассматривать его – чистое расточительство.

Артур вздохнул:

– Последний раз. Вот что обидно.

– Да, верно, – согласилась Хелена. – Делать это, зная, что это в последний раз…

Она не представляла, где и как раздобыть новые презервативы. Леттке однозначно больше не оставит их в своем ящике – в этом она даже не сомневалась.

– А если мы все-таки попробуем использовать второй раз? – предложил Артур. – Я припрятал несколько предыдущих. Опорожнил, вымыл…

– И речи быть не может, – решительно возразила Хелена. – Слишком рискованно. Поверь дочери медика. Другие уже пробовали и родили замечательных деток. Либо моешь слишком мало, тогда что-то может остаться, либо моешь слишком сильно – ты же видел, что будет потом!

– На этот раз я возьму что-нибудь другое, а не одеревенелую морковь.

– Она не была одеревенелой. Она была круглой и гладкой. А «фроммс» все равно порвался.

Артур снова вздохнул.

– Они, вероятно, специально так делают, чтобы каждый раз нужен был новый.

– Вероятно.

Странно было лежать здесь с Артуром и знать, что она договорилась о встрече с Лудольфом. Хелена ничего не рассказала Артуру – да и зачем, в конце концов, это ведь всего лишь безобидная прогулка в парке на реке Ильм, в воскресный день, когда, наверное, половина Веймара там соберется.

Тем не менее это что-то большее, и тот факт, что ожидаемое окончание ее половых отношений с Артуром совпадало с этим свиданием, казался ей чем-то большим, чем просто совпадением: как будто Лудольф уже приобрел права на нее, и только потому, что сумел превратить ее родителей в своих союзников. Он как бы заставил их пообещать ему свою дочь, и ее собственное одобрение этой договоренности всего лишь формальность, всего лишь вопрос времени. Здесь действовали архаические силы, пробуждались традиции германских первобытных времен, времен – когда женщины были только добычей и имуществом – если вообще все, что об этом рассказывали, правда.