Они говорят шепотом, но разговор кажется оглушительно громким, и в ресторане так тихо, что он уверен — слышно всем.

— Гарольд, не надо, — умоляет он. — Пожалуйста, хватит.

Но Гарольд его не слушает.

— Я вызову полицию, — говорит он, и Калеб соскальзывает с диванчика, встает, Гарольд встает тоже. — Пошел вон, сейчас же! — повторяет Гарольд, и вот теперь все точно на них смотрят, и от унижения его начинает мутить.

— Гарольд, — умоляет он.

Калеб пошатывается, видно, что он и вправду очень пьян, он толкает Гарольда в плечо, и Гарольд вот-вот толкнет его, но тут к нему наконец-то возвращается голос, и он кричит: «Гарольд!», — и Гарольд опускает руку, оборачивается к нему. Калеб ухмыляется и уходит, расталкивая официантов, уже столпившихся рядом.

Сначала Гарольд смотрит на дверь, потом срывается с места и идет за Калебом, и он снова зовет Гарольда, зовет отчаянно, и Гарольд возвращается.

— Джуд… — начинает Гарольд, но он мотает головой.

Он так зол, так сердит, что гнев почти вытеснил унижение. Слышно, как люди вокруг возвращаются к прерванным разговорам. Он подзывает официанта, дает ему карточку, и кажется, что тот возвращает ее через считанные секунды. Сегодня кресло ему не понадобилось, за что он неимоверно, до боли благодарен, и когда он выходит из ресторана, ему кажется, что он никогда еще не был таким проворным, никогда не двигался так быстро и решительно.

На улице ливень. Он ковыляет по тротуару, потому что припарковался в квартале отсюда, Гарольд молча идет рядом. Он так зол, что ему даже не хочется подвозить Гарольда, но они в Ист-Сайде, недалеко от авеню А, и в такой дождь Гарольду ни за что не поймать такси.

— Джуд… — говорит Гарольд, как только они садятся в машину, но он обрывает его, не спуская глаз с дороги.

— Я же умолял тебя промолчать, Гарольд, — говорит он. — Но ты меня не послушал. Зачем ты это сделал, Гарольд? Думаешь, моей жизнью играть можно? Думаешь, мои проблемы — это просто тебе лишняя возможность покрасоваться?

Он сам не понимает, что говорит, не знает даже, что хочет сказать.

— Нет, Джуд, конечно, нет, — мягко отвечает Гарольд. — Извини… я просто сорвался.

Почему-то от этих слов он слегка приходит в себя, пару кварталов они едут молча, слушая, как хлюпают дворники по стеклу.

— Ты правда с ним встречался? — спрашивает Гарольд.

Он резко кивает, всего раз.

— Но больше не встречаешься? — спрашивает Гарольд, и он мотает головой.

— Хорошо, — бормочет Гарольд. Потом, очень тихо: — Он тебя бил?

Приходится подождать, взять себя в руки, чтобы ответить.

— Всего пару раз, — говорит он.

— Ох, Джуд, — говорит Гарольд, и такого голоса у Гарольда он еще не слышал никогда.

— Я все-таки кое о чем тебя спрошу, можно? — спрашивает Гарольд, когда они ползут по Пятнадцатой улице, мимо Шестой авеню. — Джуд… почему ты встречался с человеком, который так с тобой обращался?

Он молчит еще целый квартал, пытаясь придумать, что сказать, как сформулировать причины так, чтоб Гарольд понял.

— Мне было одиноко, — наконец говорит он.

— Джуд… — говорит Гарольд и умолкает. — Это я понимаю. Но почему с ним?

— Гарольд, — он и сам слышит, какой жалкий, какой ужасный у него голос, — когда выглядишь как я, приходится брать что дают.

Снова молчание, потом Гарольд говорит:

— Тормози.

— Что? — говорит он. — Я не могу. За мной люди.

— Тормози к чертям, Джуд, — повторяет Гарольд, но он не тормозит, и тогда Гарольд хватает руль и резко выкручивает его вправо, к свободному месту у пожарного гидранта. Машина, которая ехала сзади, проносится мимо под долгое, грозное гудение клаксона.

— Господи, Гарольд! — вопит он. — Ты что делаешь?! Мы чуть в аварию не попали!

— Послушай, Джуд, — медленно говорит Гарольд и протягивает к нему руки, но он уворачивается, вжимается в окно. — Красивее тебя я никого не видел… никогда.

— Гарольд, — говорит он, — хватит, хватит. Хватит, пожалуйста.

— Посмотри на меня, Джуд, — говорит Гарольд, но он не может. — Ты красив. И у меня сердце разрывается от того, что ты этого не видишь.

— Гарольд, — то ли говорит, то ли стонет он, — прошу тебя, прошу тебя. Если я тебе дорог — не надо больше.

— Джуд… — Гарольд тянется к нему, но он, дернувшись, закрывается руками.

Краем глаза он видит, как Гарольд медленно опускает руку.

Наконец он снова кладет руки на руль, но они так трясутся, что он не может включить зажигание, и тогда он подсовывает ладони под себя, ждет.

— Господи, — слышит он свой голос, — господи.

— Джуд, — снова говорит Гарольд.

— Отстань, Гарольд. — Теперь у него еще и зубы стучат, и говорить поэтому трудно. — Пожалуйста.

Так, молча, они сидят несколько минут. Он сосредотачивается на звуках дождя, на светофоре — красный, зеленый, оранжевый, на своих вдохах и выдохах. Наконец его перестает колотить, он заводит машину, и они едут на запад, а потом на север — к дому Гарольда.

— Останься сегодня у меня, — говорит Гарольд, повернувшись к нему, но он мотает головой, уставившись на дорогу. — Ну хоть зайди и выпей чашку чаю, приди в себя немного.

Но он снова мотает головой.

— Джуд, — говорит Гарольд, — прости меня… за то, что так вышло, за все.

Он кивает, но так и не может ничего сказать.

— Если что, позвонишь мне? — не унимается Гарольд, и он снова кивает.

Тогда Гарольд осторожно, будто к дикому зверю, тянет к нему руку и гладит его по голове — два раза, а затем вылезает из машины и тихонько прикрывает за собой дверь.

Домой он едет по Вест-сайдскому шоссе. Он измучен, он опустошен, но теперь он унижен сполна. Он достаточно наказан, думает он, даже по собственным меркам. Он придет домой и порежет себя, а затем начнет забывать — и этот вечер, и все предыдущие четыре месяца.

Приехав на Грин-стрит, он паркуется в гараже и едет на лифте сквозь безмолвные этажи, вцепившись в ячейки дверной сетки; если отпустить руки, то он сползет на пол, до того он устал. Ричарда нет дома, он всю осень проведет в Риме, в арт-резиденции, и здание возвышается над ним могильником.

Он заходит домой, в квартире темно, он нащупывает выключатель, но тут что-то с силой ударяет его по распухшей щеке, и даже в темноте он видит, как изо рта вылетает его новый зуб.

Это Калеб, конечно же, это Калеб, и он слышит и обоняет его дыхание, еще до того даже, как Калеб щелкает выключателем и в квартире становится ослепительно светло — светлее, чем днем, и он поднимает голову и видит над собой Калеба, который глядит на него. Даже пьяный, он прекрасно владеет собой, а теперь от ярости голова у него даже слегка прояснилась, и взгляд у него внимательный, осмысленный. Он чувствует, как Калеб хватает его за волосы, чувствует, как он бьет его в правую сторону лица — нетронутую, чувствует, как резко откидывается назад голова.