— Это книга, — с ходу заявил Стэффорд.

— Вам нравится?

Она готова к изданию? Ну? Ну? — Уйдя от ответа на ее вопрос, он вместо того насел на нее со своим.

— Меня пока не вполне устраивают некоторые главы.

— Ни один настоящий писатель никогда не чувствует свой труд завершенным. Поверьте главному: вам было что сказать, и вы это сделали.

Ошеломленная такой оценкой ее работы, такой верой в ее возможности, Барбара лишилась дара речи.

— Вы обладаете чем-то особенным… — Стэффорд сделал паузу, словно подыскивая нужное слово, и продолжил: — Собственным, ни на чей не похожим голосом. Проявив трудолюбие и настойчивость, многие могут научиться подражать манере даже выдающегося писателя, как Хэмингуэй или Вирджиния Вульф. Но неповторимый, индивидуальный стиль встречается нечасто. Ваши диалоги полны жизни, форма повествования своеобразна, но не усложнена. Ручаюсь, у вас будут свои почитатели, как, впрочем, и яростные критики.

Барбара впитывала каждое слово, инстинктивно чувствуя необходимость запечатлеть услышанное в памяти, чтобы в будущем иметь возможность оградить себя. Чтобы в самые тяжелые времена слова наставника послужили ей щитом и против нападок недоброжелателей, и против собственной неуверенности.

— Вот вы спросили, понравилась ли мне рукопись. Я не ответил на этот вопрос тогда, не отвечу и сейчас. Вы не должны ставить свое отношение к собственной работе в зависимость от чьего бы то ни было мнения. Удел писателя — вечное сомнение в том, что выходит из-под его пера. Пишите ради того, чтобы ощутить радость творчества, ради обретения духовной свободы, но никогда не пишите в расчете на похвалы. А уж если прислушиваться к чужому мнению, — доверительно продолжил он, — то только ко мнению собратьев по перу, умелых и зрелых мастеров. Они могут позволить себе великодушие и дать объективный отзыв. Не обращайте внимания на поношения литературных неудачников, бездарей, не состоявшихся творчески и пытающихся взять реванш, публикуя критические обозрения. Вы должны завести панцирь потолще черепашьего, чтобы их уколы не оказались смертельными для вашего таланта. Они всегда целят писателю в самое уязвимое место, так не давайте же им повода для злорадства! — с последними словами невысокий тщедушный Стэффорд даже вскочил из-за стола. — Кстати, я уже переговорил о вас со своим литературным агентом. Вот его номер, — Стэффорд нацарапал несколько цифр на клочке бумажки и, вручив клочок ей, заключил: — Он ждет вашего звонка… Ну а мне пора вернуться к своей работе.

Без дальнейших церемоний он проводил Барбару к двери.

Спускаясь по лестнице его дома, она впервые ощутила подлинную уверенность в своей способности писать. Сегодня, в обычный четверг, в половине одиннадцатого, в жизни Барбары произошла существенная перемена. Доктор Стэффорд поверил в нее. Неужели и все остальное стало возможным?

Она позвонила в офис Полу, выслушавшему ее воодушевленный рассказ, вставляя лишь короткие реплики вроде «Чудесно» или «Как это мило, дорогая». Когда она с гордостью сообщила, что доктор Стэффорд дал ее имя литературному агенту, Пол оборвал разговор словами: «Прости, но у меня встреча. Обсудим все вечером» и положил трубку.

Однако Барбара испытывала такое радостное возбуждение, что дожидаться вечера было свыше ее сил. Испытывая потребность поделиться своим успехом с тем, кто способен оценить его значение, она, неожиданно для самой себя, набрала номер Лэнни.

Когда Барбара звенящим от счастья голосом сообщила ему имя агента, Лэнни сказал:

— Он лучший в своей области. Уж если Кен Йорген примет книгу, молено считать, что дело сделано. У него налажены связи со всеми издательствами Нью-Йорка.

Она связалась с Йоргеном, и они договорились обсудить все через три недели за ланчем, перед которым он попросил ее зайти в его офис.

В назначенный день, когда Барбара уже собиралась выйти из квартиры и отправиться на станцию, позвонил Лэнни и искренне пожелал ей удачи, которую, по его словам, она вполне заслужила.

Добравшись до города, она, чтобы не опоздать, взяла такси, и водитель довез ее до относительно небольшого здания, зажатого между двумя сверкающими небоскребами. От нее не укрылось, что невзрачный холл вполне соответствовал обшарпанному фасаду. Лифт натужно доставил Барбару на третий этаж, и она позвонила в звонок на двери с номером 309. В зарешеченном окошечке появилось лицо: Барбара назвалась и была впущена внутрь молодым человеком ненамного старше двадцати лет с бриллиантом, вставленным в мочку уха и бокалом шампанского в руке.

— Все, что осталось от вчерашней презентации книги, — сказал он, указав на винную бутыль вместимостью в две кварты, стоявшую на антикварном письменном столе в углу. — Кен притащил, чтобы и нам было что выпить. Угощайтесь, он скоро придет.

Барбара оказалась в приемной, стены которой, от пола до потолка, закрывали стеллажи, уставленные книгами. Самыми разными: здесь были тома в твердых переплетах, карманные издания в мягких обложках, букинистические раритеты и новейшие бестселлеры. В помещении было сумрачно: свет падал лишь из давно не мытого окошка, смотревшего на стену соседнего высотного дома. Барбара села на потертое кожаное кресло и стала наслаждаться спокойствием этого книжного царства. Даже доносившиеся с улицы сигналы пожарных машин и автомобилей «скорой помощи» здесь казались не такими тревожными.

Пребывая в этом благостном состоянии, она неожиданно услышала:

— Здравствуйте, я Кен Йорген. Идем? — Барбара не успела даже разглядеть агента, а тот уже взял ее за руку и повел к лифту.

Быстрый и ловкий, он уверенно лавировал на тротуарах Нью-Йорка, в эту летнюю пору запруженных людьми. Барбара с трудом поспевала за ним, стараясь не запнуться о пласт вывороченного асфальта или не провалиться в открытый люк, которые, как ей казалось, попадались чуть ли не на каждом шагу. Почти сразу же она пожалела, что вместо ставших привычными кроссовок надела туфли на высоких каблуках.

В таком темпе они отшагали не меньше шести кварталов, прежде чем Кен вошел в холл отеля и, резко свернув налево, направился к бистро. Их провели к столику на террасе, откуда можно было обозревать элегантное и строгое убранство отделанного мрамором фойе. Периметр ресторана был обозначен красными корзинами в форме тюльпанов и источающими благоухающий аромат кустами гардений.

Подошел официант. Кен отказался от напитков и сделал заказ, не раскрывая меню, что обличало в нем завсегдатая. Зато Барбара, когда официант обратился к ней, смутилась и, торопливо проглядев перечень блюд, заказала первую попавшуюся закуску, название которой показалось ей знакомым.

— Как я понимаю, у вас есть для меня рукопись, — сразу перешел к делу Кен.

Она достала рукопись из папки и протянула ему.

— Нет, — сказал он, отклоняя бумаги. — Пока не надо.

Она растерялась, не зная, положить рукопись на столик или убрать, и в конце концов выбрала последнее.

— Сперва расскажите, о чем ваш роман.