Теперь — из комнаты в комнату, ощупывая пространство пистолетным дулом. На стене фото: Винсент и Уок, оба спиной к океану. Безмятежно улыбаются; сама Дачесс в жизни так не улыбалась.

Теперь наверх, в спальни, и пускай дорогу освещает одна только луна. Вот платяной шкаф, в нем Винсентова одежда — всего-то три рубахи, джинсы да грубые ботинки. Как становятся убийцами? Вдруг есть ген убийства — выскакивает через многие поколения, отец с матерью совершенно ни при чем, а виноват далекий предок? Или будущий убийца формируется постепенно, из сотен мелких обид, и близким вполне реально расслышать многочисленные «звоночки»? Может, Винсент Кинг родился хорошим; да только кровь ребенка так вот запросто с рук не смоешь… Вдобавок тридцать лет провести среди законченных мерзавцев и остаться прежним — такое, наверное, все силы отнимает. И мало кому дано.

Кровати в спальне не было, на полу валялся матрас. Ни стола, ни стульев, ни картин, ни телевизора, ни книг.

Только фотография, скотчем приклеенная к стене.

Дыхание перехватило, потому что Дачесс как бы увидела себя маленькой. Белокурая, голубоглазая девочка. Сисси Рэдли.

Дачесс вышла из дому. Тропа круто забирала вверх, и примерно через милю городские огни остались позади и внизу. На полпути она остановилась. Ныл каждый мускул, каждый вдох причинял боль, словно телу было не по нраву, что Дачесс до сих пор среди живых.

С последнего холма она увидела огоньки. Поздняя служба. Однажды Дачесс на такой службе присутствовала, сидела с полудюжиной прихожан — исключительно потому, что не смогла уснуть дома.

Литтл-Брук, епископальная церковь.

Забор из штакетника, дорожка, крыльцо, божественная музыка. Долой сумку с натертого плеча; прислониться к деревянной двери, ведь длинный день почти кончился. И некуда больше идти, кроме как на край кладбища, на участок, выделенный для невиннейших. Здесь покоится мама. По просьбе Дачесс, ее похоронили возле Сисси.

Вдруг Дачесс замерла, застыла.

Дивные небеса — и на их фоне, черным силуэтом, высокая мужская фигура. За ней — обрыв, край земли, голые скалы и бесконечный океан.

* * *

Уок припарковался на Айви-Ранч-роуд, прошел к двери по подъездной дороже, постучал.

Вид у Брендона был аховый. Он молча отступил, впуская Уока. В доме воняло черт знает чем, всюду валялись картонки из-под снеди и пивные банки, на каждой поверхности лохматилась пылища. Уок заметил стопку видеодисков — уроки фитнеса; курс называется «Стальной пресс», на обложке фото — Брендон со втянутым животом.

Брендон, осовелый, мутноглазый, присел к кухонной стойке. Стар столько раз его отшивала — вот он и не стерпел, пустил в ход кулаки; не иначе, так и было.

— Мне известно, что ты сделал, — заговорил Уок.

Этой фразы оказалось достаточно.

Брендона прорвало. Он разрыдался и не мог остановиться, плечи так и тряслись в судороге. Уок, крайне сконфуженный, не знал, что и сказать.

— Я не хотел. Не думал, что так выйдет. Честное слово, Уок.

Последовал рассказ, прерываемый всхлипами. Уок слушал молча.

— Ты советовал мне пойти на мировую — я и пошел. Пригласил его на яхту. Типа, порыбачить, просто воздухом подышать. Самому надоела эта вражда. Ну вот, поплыли мы. И тут мне как в голову стукнуло: ведь он «Мустанг» мой поцарапал! Ведь некому больше! Я тогда хотел в полицию заявить, но Стар погибла, я и не стал, на фоне такой беды… А на яхте я просто дурачился. Думал, вытащу его, если что. Мы и от берега-то были совсем близко.

Уок выдохнул. Смущение прошло, осталась только печаль.

— То есть ты столкнул Милтона в воду.

Брендон снова заплакал, потом зашелся жестоким кашлем, будто выблевывал воспоминания.

— Я замучился ждать его на причале. Проучить хотел. Пусть, думаю, до берега сам доплывет — будет знать. Это шутка, просто шутка. А он все не возвращается и не возвращается… Я тогда сам яхту повел на то место, только Милтона уже не было. Не было его, Уок.

Уок выслушал, затем позвонил Бойду. Сидел с Брендоном, пока за ним не приехали, и наставлял — что и как говорить в полиции. Сознаться надо. Во всем. Тогда и сон крепче будет.

Уводили Брендона под взглядом Уока. Брендон шел, повесив голову, один раз обернулся на дом Милтона. Наверное, кармические силы действовали, о которых Стар любила порассуждать. Но мысль эту Уок не додумал — позвонила Ди Лейн, сообщила, что кто-то вломился в дом Кинга.

Уок рванулся к калитке, уже на бегу спросил в телефон:

— Разглядеть успела?

— Да. Это девчонка-подросток.

До самой Сансет-роуд Уок не останавливался. Ему, сильно похудевшему, легко бежалось, и расстояние до кинговского дома он преодолел быстро. Весь в поту, вспрыгнул на крыльцо, забарабанил в дверь.

Сбоку блеснули осколки стекла.

Почуяв, что она замыслила, Уок ринулся по ее следам, даром что знал: все свершится без него, ему не успеть, не предотвратить трагедии. Выхватил взглядом фото на каминной полке; себя едва узнал, зато в глаза бросились ясные улыбки Винсента и Стар. Остановленное мгновение из тех времен, которые Уоку не вернуть, хоть тресни.

Обойдя первый этаж, он поднялся по лестнице. И, подобно Дачесс, застыл перед другой фотографией.

Винсент оставил позади тесную камеру, надзирателей, других заключенных, забор из металлической сетки. Но семилетняя девочка… она с ним навсегда.

* * *

Дачесс долго буравила его взглядом, прежде чем шагнуть к нему.

— А я тебя ждал, — сказал Винсент.

Она приблизилась еще на фут, медленно опустила сумку. Пистолет оказался тяжелее, чем ей помнилось, — Дачесс достала его с трудом, и огромных усилий стоило направить дуло вперед и немного вверх.

Винсент глядел на нее как на последнее дитя, последнюю благодать в искореженной своей жизни. Дачесс заметила на могилах свежие цветы. Винсент принес и возложил их — будто имел на это право.

Пистолет не испугал его. Напротив — плечи расслабленно опустились, Винсент выдохнул почти с облегчением, как бы говоря: вот теперь будет настоящий финал, а то сил уже нет на финалы подготовительные.

Он пятился — она наступала, и так до тех пор, пока ее ступни не вросли в землю, а взгляд не уперся в лунный диск. Смотреть ему в лицо она не могла.

Из церковных стен лилась музыка.

— Красивый гимн, — заговорил Винсент. — Очень мне нравится. Там… в «Фейрмонте»… часовня была… «Сиюминутен наслаждений плен…»

— «Вокруг меня — проклятье перемен»[57], — продолжила Дачесс.