— Конечно. Когда речь идет о наследстве, следует соблюдать все формальности, матушка Карен. В Рейнснесе есть и другие наследники.

Матушка Карен быстро взглянула на нее и неуверенно пробормотала:

— Я думала… может, это была бы… просто небольшая помощь, которая не зачтется…

Дина ответила ей острым взглядом, загнавшим матушку Карен в угол.

— Ты хочешь, чтобы Вениамин отдал свою часть наследства старшему брату, получившему пасторский сан? — тихо спросила она, делая ударение на каждом слове.

Матушка Карен склонила голову. Седой пучок на затылке уставился в потолок. Над ушами дрожали серебряные локоны. Она теребила крестик, висевший на шее.

— Нет-нет, этого я совсем не хотела! — вздохнула она.

— А я поняла именно так. Значит, мы просто не поняли друг друга, — равнодушно сказала Дина. — Тогда я попрошу ленсмана заверить в присутствии свидетелей бумагу, что Юхан получил аванс из своей доли наследства в добавление к той сумме, которую он получил раньше.

— Нелегко ему вот так, по частям, получать отцовское наследство, — грустно сказала матушка Карен.

— Всегда трудно, если живешь не по средствам. Особенно впоследствии, — заметила Дина.

— Но, милая Дина, Юхан не такой…

— Именно такой! — отрезала Дина. — Он получал твердую ренту, когда учился на пастора, плюс ты преподнесла ему все свои деньги!

Наступило молчание. У матушки Карен было такое лицо, будто ее ударили. Она протянула к Дине руки. Хотела защититься. Потом опустила руки на колени. Они дрожали, и она крепко сжала их.

— Милая, милая Дина, — хрипло сказала она.

— Милая, милая матушка Карен, — сказала Дина. — Юхану пора совершить что-нибудь значительное, пока он еще жив. Я говорю прямо, хотя и люблю его.

— Но он уже совершил, стал пастором…

— А на мне лежала ответственность за Рейнснес, пока он здесь жил, отдаваясь духовной жизни и чревоугодию! Он даже палец о палец не ударил!

— Ты чересчур сурова, Дина. Я с трудом узнаю тебя.

— И давно я так изменилась?

— Давно. Когда-то ты любила спать до обеда и ничем себя не утруждала.

— С тех пор прошло много жизней!

Матушка Карен вдруг встала со своего кресла и неуверенными шажками подошла к Дине. Склонилась над ней и погладила ее по голове:

— У тебя слишком много забот, милая Дина. На тебе лежит слишком большая ответственность. Это все правда. И никто не понимает этого так, как я. Ведь я знала тебя еще тогда… Тебе надо снова выйти замуж. Нельзя жить одной. Ты еще молодая…

Дина жестко рассмеялась, но не отклонилась.

— Может, у тебя есть на примете подходящий человек? — спросила она, глядя в сторону.

— Этот русский подошел бы тебе, — сказала матушка Карен.

Дина густо покраснела:

— Почему ты так решила?

— Потому, что я видела, как ты бегаешь на бугор с флагштоком и смотришь на море, словно кого-то ждешь. И потому, что этот русский заставил твои глаза сиять ярче елочных свечей в последнее Рождество. А когда он уехал, ты стала такой желчной… Если уж говорить прямо…

Дину начало трясти.

— Да-да, да-да, — приговаривала матушка Карен и непрерывно гладила Дину по голове. — Любовь — это безумие. Так было, и так есть. Она не проходит. Даже если ее испытывают буднями и непогодой. Она причиняет боль. Временами…

Казалось, матушка Карен обращается к самой себе или к кафельной печке. Взгляд ее скользил по комнате, она переступала с ноги на ногу.

Неожиданно Дина обняла ее, посадила к себе на колени и стала покачивать, покачиваясь и сама вместе с ней.

В ее объятиях матушка Карен казалась маленькой девочкой.

Они сидели и качали друг друга. А их тени плясали по стенам, и огонь медленно угасал.

Матушке Карен чудилось, что она снова молода и сидит в шлюпке, которая должна доставить ее на галеас, на котором она с любимым мужем впервые поедет вместе в Германию. Она чувствовала запах моря и просмоленной пакли.

— У моего мужа были такие нежные губы, — мечтательно сказала она, покачиваясь в объятиях Дины. Она закрыла глаза и поболтала ногами. — И такие светлые вьющиеся волосы, — прибавила она, улыбаясь сквозь синие жилки век. Из-за них ее мечты окрасились в красноватый цвет. — Когда я первый раз поехала в Гамбург, я была на втором месяце. Но я никому не сказала о своей беременности, боялась, что мне не разрешат ехать. А на судне признаки беременности приняли за морскую болезнь. — Матушка Карен захлебнулась от воспоминаний и смеха.

Дина уткнулась ей в шею. Обхватила покрепче и продолжала покачивать.

— Рассказывай, матушка Карен! Рассказывай! — попросила она.

Из углов тянуло холодом. Зима проникала повсюду. Тени двух женщин в кресле медленно поглотила тень от стены. Иаков теперь сидел с ними, но не мешал.

А любовь тем временем продолжала свои вечные поиски на русских проселках, в русских лесах и больших городах.

— Матушка Карен, но ведь я не могу сама к нему посвататься! — вдруг с отчаянием сказала Дина, прервав историю матушки Карен, которая как раз прибыла в Гамбург и мужу стало известно о ее беременности; отец Иакова подбросил ее в воздух, словно мешок с сеном, и поймал так осторожно, будто она была сделана из хрупкого стекла.

Матушка Карен была настолько поглощена своими воспоминаниями, что растерянно замигала:

— Посвататься?

— Ну да, если Лео опять приедет!

— Конечно можешь! Вдова Иакова Грёнэльва может сама посвататься к человеку, с которым хотела бы соединить свою жизнь! А как же иначе! Конечно можешь!

Иакова встревожил этот взрыв чувств со стороны матери, и он отступил в стену.

— А если он мне откажет?

— Не откажет!

— Ну а если?

— Значит, у него есть на то веские причины, хотя я их не вижу, — сказала матушка Карен.

Дина прислонилась к ней головой.

— Ты считаешь, что я должна постараться получить его?

— Да, нельзя позволить любви уйти из твоей жизни и даже пальцем не пошевельнуть, чтобы удержать ее.

— Но я искала его.

— Где? Я думала, ты ждала, что он сам подаст признаки жизни, и потому была как зверь в клетке.

— Я спрашивала о нем и в Бергене, и в Трондхейме, — жалобно сказала Дина.

— Если бы ты встретила его там, это была бы редкая удача.

— Да…

— Ты знаешь, где он может сейчас находиться?

— Может быть, в Вардёхюсе или еще дальше, на востоке…

— Что он там делает?