В тот же вечер он написал ей письмо. Он не привык писать, однако ему хотелось выразить сочувствие. Он понимал, как ей трудно жить с золовкой, вечно притворяться под грузом чувства вины – да еще и беременность в придачу; плюс денег и так не хватало, а теперь останется лишь пенсия вдовы. Ему не удалось выразить все это в письме; он написал только, что ему очень жаль и что он готов помочь всеми возможными способами, что любит и постарается держать связь. Конечно, толку от этого мало: от чувства вины спасет лишь прощение того, кому ты навредил – а уж он-то знал, каково с этим жить – когда надежды нет и не будет.

* * *

На станции, как всегда, было полно народу. Ночлежники уже устроились на своих местах – каждый вечер одних и тех же. Самые удачливые примостились возле торговых автоматов – удобнее причесываться утром, глядя в маленькое зеркальце. Многие женщины спали в бигуди. Расстилали газеты, сверху – одеяло и подушку (если имелись), и сами ложились прямо в одежде, укрываясь вторым одеялом. За долгие недели они, должно быть, привыкли к потокам теплого бурого воздуха, которые гнал перед собой поезд, вырываясь из туннеля с нарастающим гулом, постепенно переходящим в механическое тиканье. Секундная тишина, затем шипение открывающихся дверей, людской поток в обе стороны, усталый голос: «Осторожно, двери закрываются!» – и, конвульсивно дергаясь, поезд исчезает в туннеле. Это происходит каждые три-четыре минуты, но все уже давно привыкли и не просыпались. Когда она вернется с ночного дежурства в полседьмого утра, они уже будут снимать папильотки, бросая их в жестяные коробки из-под печенья или бумажные пакеты, краситься возле автоматов или с помощью собственного зеркальца из сумочки, пить чай из термоса, почти не разговаривая друг с другом. Мужчины, большей частью старики, чьи редкие изжелта-седые волосы треплет воздушный поток из туннеля, будут все еще спать на спине с открытым ртом, – их туалет не займет много времени.

Снаружи темно и ужасно холодно. Анджела всегда была худенькой, а после аборта совсем потеряла аппетит и отощала еще больше, так что холод чувствовался сильнее. К счастью, ей нужно всего лишь перейти дорогу – и она уже на работе, в студии Би-би-си. В «Службе радиовещания для зарубежных стран» она была самым младшим диктором. Сюда ее устроил Брайан – он вращался довольно высоко в административных кругах, – и она знала, что он использовал для этого свои связи.

– Я ведь должен тебе как-то компенсировать, – сказал он в их последнюю встречу. Довольно странно с его стороны всерьез сравнивать хорошую работу с отвергнутой любовью и абортом. Она вовсе не собиралась беременеть, но когда обнаружила, сразу же объявила ему, надеясь, что это перевесит чашу весов в ее пользу – он уйдет от жены, о которой едва отзывался – и то пренебрежительно, и женится на ней. Однако он пришел в ужас и столь яростно протестовал против ребенка, что она заявила: будет рожать, и плевать – женится он или нет! Тогда он пообещал, что они поженятся, только придется подождать, и она успокоилась. И тут – непонятно как – обо всем узнала мать. Анджела попыталась ее успокоить: мол, ничего страшного, все будет хорошо, как только он получит развод. И тогда мать пошла к нему. Правда, до встречи с ним Анджела ни о чем таком даже не подозревала. Глупая, он и не собирался на тебе жениться, втолковывала мать: у него жена и дети, он ни за что их не оставит, а обещание дал лишь потому, что беспокоился за тебя.

После этого у них состоялась единственная встреча. Она просила, чтобы он пришел к ней в студию на Ноттинг-Хилл-гейт, но он отказался, назначил свидание в Кенсингтонских садах у статуи Питера Пэна.

– А вдруг дождь пойдет? – спросила она (по телефону).

– Не пойдет, – заверил он.

Дождя не было. День выдался ясный, погожий, хотя мягкие лучи солнца уже не грели. Листва на деревьях начинала желтеть, а трава – всю ограду, окаймляющую тропинки, забрали на переплавку – смотрелась свежо, чуть подернутая инеем от ранних заморозков. Она знала, что приехала слишком рано, и старалась идти как можно медленнее. Несмотря на все произошедшее, она испытывала радостное предвкушение встречи. За время пути от станции по тропинке вдоль озера она прошла все возможные стадии: страх – ужас – догадки (что-то он скажет?) – и наконец сладкие грезы (конечно, он скажет ровно то, что она хочет услышать!). Я запомню этот день навсегда, думала она, я иду навстречу судьбе. Разница в возрасте не играет никакой роли (он и сам так сказал в начале знакомства!), он станет меньше пить, ведь он будет счастлив с ней – уж в этом она не сомневалась! Если он не хочет детей – и не надо. Она сделает все так, как он хочет, и с радостью.

Он опоздал – всего на несколько минут. Она увидела его издали – он шел той же дорогой, – но заставила себя не двигаться с места, пока он не подошел ближе. Не утерпев, она вскочила, ей хотелось броситься к нему в объятья, но он лишь мимолетно поцеловал ее в щеку и предложил сесть.

Едва он заговорил – сразу дав понять, что встреча ему в тягость, – она почувствовала, как сердце, радостно трепыхавшееся в горле, медленно оседает в груди, проваливается вниз холодным камнем.

Ему очень тяжело говорить, однако другого выхода нет. Разумеется, во всем виноват только он. Увлекся – это прозвучало чуть презрительно, с ноткой легкого отвращения. Жена страшно переживает – да, знает, он ей сам рассказал, – но все поняла и готова простить ради детей и сохранения брака. Он слишком стар для нее. Она еще так молода, только начинает жить и обязательно встретит славного юношу, достойного ее (эхом отозвались слова Руперта – как давно это было…) Они больше не увидятся: он обещал ее матери – и тут правда вышла наружу. Она чуть не задохнулась от возмущения. Какое унижение – ее обсуждали чужая жена и собственная мать, словно ребенка! Это уж слишком! Неожиданный гнев вывел ее из ступора, в котором она молча слушала до того. Да как он смел видеться с ее матерью за ее спиной! Нет-нет, все было не так, она сама пришла! Гордость не позволила ей спросить, откуда мать вообще могла узнать об этом, если не от него самого. Лишь потом сообразила: он сам позвонил матери! Он договорился о прослушивании – не нужна ей никакая работа, – пусть хотя бы попробует! «Это шанс заняться чем-то интересным, иначе застрянешь на всякой ерунде». Он восхищается ее мужеством; кстати, собирается уехать с женой на недельку – этого требует ситуация. Под конец он велел ей беречь себя; кажется, хотел снова поцеловать в щеку, но она отвернулась. Коснулся руки извиняющимся жестом, поднялся со скамьи и быстро пошел прочь, не оглядываясь. То есть она так думала – гордость опять не позволила ей смотреть ему вслед – одного взгляда искоса достаточно.

Она чувствовала себя жестоко преданной, однако, что самое ужасное, все еще отчаянно тосковала по нему. При этом она нисколько его не «уважала», по собственному определению, временами даже ненавидела; и все же какая-то часть ее души безнадежно цеплялась за прошлое.

Она получила эту работу лишь благодаря тому, что ей было все равно: ни страха, ни переживаний – спокойствие, хладнокровие, собранность. С неделю она наблюдала за дикторами, усваивала азы, затем начала работать сама. С той встречи прошло два месяца – день за днем, ночь за ночью. Все окружающее, кроме работы, требовало чрезвычайных и притом бессмысленных усилий: поездки, приготовление пищи, принятие решений, общение с людьми. Она готова была спать сутками, по выходным и вовсе не вылезала из постели.