– Я думала, Магнус даст мне эту свободу. Только он опутал меня и задушил. Я плакала по ночам. Плакала, что ненавижу себя и его. Что его сердце мне мерзко, что я его разобью, растопчу. Все было проще, когда он не говорил мне, что любит. Тогда-то мы были равны.

Эберт мало что знал о любви.

– В любви нет и равенства?

– В любви нет свободы. А если и есть, о том мне неведомо. И думается мне, никогда не узнать, – красавица усмехнулась и в глазах снова зажглись смешливые злые искорки. – Слухи обо мне разносятся быстро – ну да мне все равно.

– Мне тоже, – с жаром ответил рыцарь и неожиданно для себя сжал бывшую невесту в объятьях. Неловких и крепких. Сердце его колотилось и отчего-то хотелось рыдать. Даже забиться в истерике.

«Ты ведь скоро умрешь.»

Он вздохнул глубоко, уткнулся ей в ворот халата. Она пахла опять шоколадом из Эльсхана и мятой, как в тот самый день. А потом ее руки обвили его.

– Сольвег. Я скоро умру.

– Я знаю, – глухо сказала она. – Давай ничего не говорить. Никогда. И даже не шевелиться. Пока не умрешь.

Кудряшки за ее маленьким ухом щекотали ему нос. Рыцарь закрыл глаза, а слова, что рвались из груди, положил в этот гроб еще раньше себя. Он не выскажет их.

– Я согласен, – ответил он, чувствуя своими губами теплую вену на шее. – Но знаешь, очень давно кто-то сказал, что свобода есть только в любви.

А после он замер.

Микаэль вышагивал по саду, а сердце его пело. Первым делом он отправил весточку матери, а также Каталине и младшим братьям. Эберт спасен, Эберт счастлив, а сердце его не гложет тоска, что чернее черного дня. Потом он снова садился на скамейку под раскидистой грушей и вспоминал слова сирина. «Рыцарь проживет неделю, может быть, две, может, чуть больше. Он уйдет в мире, а это совсем не плохая кончина.» Эберта они спасли, но спасли вовсе не для себя. Южанин это не понял, он не хотел понимать и не верил. Мирная кончина – не то, о чем мечтают юные головы. Он попытался представить, как в последний раз меньше, чем через месяц, увидит лицо друга в гробу и пнул клумбу с настурциями. Это не правда. Это все ложь. Кто сказал, что этим птицам-колдуньям есть хоть толика веры. Не сегодня… Микаэль вздохнул полной грудью. Сегодня утром он счастлив, а горе пусть останется на потом.

Он дал поварихе монетку и узнал, что рыцарь наведался к Сольвег. Этих двоих лучше вместе оставить, ума у них не больше, чем у ребенка. А он… А он здесь, как всегда, для того чтобы решать проблемы этих глупых детей.

– Служанка принесла мне эту записку, – раздался голос над ним. – Ты звал меня, Микаэль?

Южанин вздрогнул и поднял голову. Да, он звал. Хотя не верил и ненавидел. Над ним стояла Кая-Марта и было видно, что хочет она убежать. Но отчего-то не дальше этой ограды.

– Честно говоря, я не думал, что ты задержишься на ночь. Мне кажется, я весьма ярко обрисовал, что будет с тобой, если Эберт…

Он споткнулся и замолчал. Не так-то просто выговорить слово «умрет».

Сирин пожал плечами.

– Сдается мне, ты не думал и что я вернусь. И что спасу рыцаря, ты тоже не думал. Ты никогда не верил в меня. Я в том тебя не виню.

Южанин рисовал палочкой в песке чудные фигуры. Как хорош арбалет, на руке не остается ни капельки крови. А смог бы он ее прирезать ножом? Он задумался. За Эберта. Может, и смог бы. Какой бы стала тогда его жизнь?

– Ты помнишь, что я ответил тебе? – хрипло спросил Микаэль.

Кая присела рядом и начертила туфлей кружок.

– Что последний вздох рыцаря будет последним и у меня.

– Если увижу тебя в тот день – так и будет.

– Увидишь, – Кая кивнула. – Я буду прямо за гробом.

Микаэль посмотрел на Каю и отвернулся.

– То, что я начала, мне и закончить. Ты мстишь за рыцаря. Я же… за себя и за Сольвег. За мою жизнь, которой не стало. Смерть не самая большая за это цена. У чудовищ счастливых концов не бывает.

– Не бывает, – кивнул Микаэль. – Но помощь твоя мне нужна. Давай говорить о делах.

Кая кивнула и отряхнула песок с крохотных туфель.

– Что мы имеем. Улаф, гибель Эберта, убийство Марии-Альберты.

– Морелла, – тихо ответил сирин. – Морелла виновник всего. Мореллу надо убрать.

– Убрать?

– Убить, – мягко сказала Кая, а глаза ее светились лаской с усталостью. – Таких, как он, убедить невозможно, поверь. Огонь подпитывает других, но сам неизменен. Пожары можно только тушить.

Микаэль растерянно взглянул на нее.

– И ты хочешь, чтоб я это сделал? Эберт не может, Сольвег о помощи я уже попросил и смотри, что случилось. Ты пойми, я могу, я же стрелял… – его лицо сделалось жестким. – Смешно, мне уготовано все равно кого-то убить. Либо его. Либо тебя. Либо обоих. Мне думается, я даже смогу.

Кая-Марта тихо положила ладонь ему на плечо. Южанин вздрогнул. Он не решил, друг она или враг, ненавидеть ее или жалеть. Она никто ему. Просто никто. Ему все равно, что с ней станется.

– Не сможешь, друг мой, – ответила Кая. Микаэль хотел сказать, что не друг он ей вовсе, но отчего-то смолчал. Сольвег Альбре тоже не была ему другом. Не тот момент, чтобы копаться в союзниках.

– Не смогу?

– Меня – сможешь, конечно, – она пожала плечами. – Всадить нож в спящую девушку, подкараулить из-за угла, в конце концов подсыпать яд в бокалы с вином. Такой, как я-то, много не надо. Морелла – дело иное. Он силен. Он опасен. А смертей на его перьях и крыльях – не сосчитать. Глаза у него – как у сокола, чутье – как у волка в ночи. На такого зверя, милый южанин, не выйти тебе с арбалетом. Не снова. Ты стрелял в него, ты рассказывал. И что, стрела твоя, Микаэль, много пользы тебе принесла?

– Я не воин и что? – сказал Микаэль. – Гвардия Совета осталась. Они… – и тут же замолк.

Кая-Марта молчала, смотрела пустыми глазами. Она это вспомнила раньше.

– Гвардия Совета нам не поможет, – сухо закончил Микаэль их общую мысль.

Морелла служил Марии-Альберте. Морелла и стал ее нынче преемником. Морелла стал господином. Никто не поверит южанину-выскочке и безумному рыцарю, который скоро умрет. Гвардия не на их стороне.

– Ты не можешь, – промолвила Кая. – Не может и гвардия. А я… А я, быть может, смогу.

Микаэль оглядел ее. Даже в облике сирина она не казалась кем-то могучим. Опасным, да, с острыми, как бритва, когтями, хитрой волшебной колдуньей из сказок, но что она может против своей же семьи, своего жестокого племени?

– Морелла рассказывал мне, – начала Кая-Марта; имя любимого больше не вызывало улыбку. – Я же выросла в приемной семье, про племя наше не знала – он многое мне говорил. Забытые байки и сказки, что были старыми, еще когда Исолт не построили. Одну из них я запомнила – будто предком сиринов была птица-пламя. Что первые родились на солнце, что прилетели сюда. Что в человечьем обличии пламя не жгло их, что рыжим волосом их женщин можно было обогреть целый замок или сжечь крестьянскую хижину – я точно не помню. Помню, что равных им не было. Помню, что жили они нарочно в снегах, на самых холодных снежных вершинах, ходили босые по льду, чтобы как-то умерить свой жар, чтобы не сеять вокруг разрушенье.