Не может не вызвать некоторого недоумения утверждение Левицкого, что Вишневский собрал из костей скелет Крепыша полностью и поместил его в ящик. Едва ли это верно, к тому же противоречит сказанному самим Левицким. Нужно помнить, когда все это происходило. В конце концов оказалось, что у Крепыша было шесть копыт! Чисто по-советски: трагедия превращается в жалкий фарс…

Как были печальны последние дни жизни Крепыша, так были печальны и последние годы жизни Афанасьева. Иван Григорьевич пережил гибель своего завода, разорение, долго терпел унижения, нужду и страшную бедность. Крепыш покончил счеты с жизнью скоро, это было делом секунд, самое большее минут. Афанасьев был менее счастлив: он долго болел, долго страдал, голодал и умер в Тамбове в нищете.

Завод князя Георгия Максимилиановича Романовского, герцога Лейхтенбергского

Иван Григорьевич Афанасьев, узнав, что я хочу посетить Ивановский завод герцога Лейхтенбергского, любезно взялся сопровождать меня туда, заметив, что он с удовольствием вместе со мною осмотрит этот знаменитый завод, который давно не видел. От афанасьевского хутора до Ивановского имения герцога было по русским представлениям рукой подать – верст тридцать – тридцать пять, и мы ранним утром двинулись в путь. Программа нашей поездки была такова: осмотр завода, а на другой день возвращение в Тамбов, где мы намеревались закончить наши дела.

Полукровная афанасьевская тройка, запряженная в довольно потрепанный, но удобный экипаж, дружно взяла от крыльца небольшого афанасьевского дома, и мы, быстро миновав постройки хутора, очутились в степи. Дорога все время шла степью, совершенно ровной, однообразной, но прекрасной, как всякая степь. Тамбовские степи в этих местах отличались привольем и были мало населены: на всем пути до самой Ивановки нам попалось не больше двух-трех деревень да изредка мелькали купеческие хутора. Словом, места здесь были малозаселенные и вполне удобные для коннозаводства. Можно себе представить, какая здесь была глушь, какой простор и какое необъятное приволье в те времена, когда старик Афанасьев основывал свой завод, а Ивановка перешла в собственность герцога Лейхтенбергского, отца нынешнего владельца!

Афанасьев, человек несловоохотливый, на этот раз был в ударе, что так редко случается с людьми его характера, и много говорил о своем детстве, поездках вместе с отцом за гуртами скота, о жизни в степи и на хуторе. Воспоминания детства всегда успокаивающе действуют на психику человека. Видимо, они привели его в самое благодушное настроение, и наша беседа приняла почти задушевный характер. Мало-помалу беседа остановилась на лошадях. Говорил больше Афанасьев. Мы незаметно подъезжали к Ивановке. До имения оставалось версты три, вдали уже белели постройки усадьбы, показался сад, четко вырисовались на фоне ясного неба деревья, когда я спохватился и стал расспрашивать Афанасьева об обитателях ивановской усадьбы. Я, конечно, знал, что сам герцог в имении не жил, но меня интересовало, кто является первым лицом в заводе, кто живет в имении, с кем нам предстоит познакомиться и вести переговоры в случае, если я захочу купить лошадь.

Афанасьев охотно отвечал на мои вопросы. По его словам, управление и имением, и конным заводом было сосредоточено в одних руках. Главноуправляющим был молодой Цешау, сын старика Цешау, жившего на покое в Ивановке, а ранее долгое время управлявшего этим имением. С молодым Цешау Афанасьев был хорошо знаком. Завод находился в руках смотрителя Я.И. Кочеткова. Кочеткова я хорошо знал и ценил. Он управлял заводом единолично, без него ни одно мероприятие не могло быть проведено в жизнь. В коннозаводском деле он был учеником С.А. Сахновского, но езде и выдержке учился у М.И. Бутовича. У Кочеткова был большой опыт и знания. Герцог ему слепо верил и очень его ценил. Это был старый, заслуженный слуга, пользовавшийся большим авторитетом. Шталмейстер герцога Зиновьев жил постоянно в Петербурге и лишь изредка наезжал в Ивановку.

Ивановская усадьба располагалась в ровной степной местности. Она была основана еще во времена императора Павла I его фаворитом Кутайсовым. Однако от кутайсовских времен здесь мало что осталось. Ивановка в давние времена пережила два пожара, и те постройки, которые я видел, были либо заново возведены при старом герцоге, либо пристроены.

Ивановская усадьба не производила грандиозного впечатления и не была красива. Тут не было дома-дворца, только названия флигелей «свитский», «генеральский» и прочие говорили о том, что это имение принадлежит высочайшей особе. Большинство построек, в том числе здание конного завода, были кирпичные, крытые железом. Все было прочно, капитально, но просто и безо всяких затей и претензий на роскошь. Построек было много, и они были разбросаны. Конный двор стоял особняком и составлял как бы единое целое. Вокруг жилых домиков и флигелей администрации и служащих были небольшие садики, и это придавало усадьбе привлекательный вид. В общем, это была типичная большая усадьба средней полосы России, где хозяин никогда не живет. Здесь не было оранжерей, парков, прудов, а все было приспособлено для ведения большого доходного хозяйства. Чувствовалось, что все это в твердых руках управляющего, обязательно из немцев, который образцово ведет дело и задача которого – получать как можно больше доходов. Владельцы таких имений обычно жили за границей либо в столице, а имениями интересовались лишь как доходной статьей. Когда герцог был помоложе, он еще наезжал к себе в Ивановку, чтобы посмотреть конный завод, но с течением времени эти приезды стали всё реже, а затем и вовсе прекратились.

Довольно большой флигель в центре имения занимал управляющий, и кучер нас подвез прямо к флигелю. Видно было, что кучер здесь бывал не раз. Молодого Цешау не было дома – он уехал куда-то по хозяйству, и нас принял его отец. Он встретил Афанасьева очень радушно и любезно. Это был довольно представительный старик, немножко надменный, кичившийся своим немецким дворянством и подчеркнуто отрекомендовавшийся мне как «фон Цешау». Мне хорошо был знаком такой тип управляющего из немцев: человек дела, хорошо знающий хозяйство, но не лишенный отрицательных сторон. Я знал несколько таких управляющих: фон Визнер в Першине у Николая Николаевича, фон Милиант у графа Галагена и т. д. Все они приехали в Россию искать счастья и заработков. Они очень кичились своим якобы дворянским происхождением, придавали преувеличенное значение частице «фон», считали себя аристократами, были очень горды и обидчивы, с презрением смотрели на русский народ и подчас жестоко и грубо обращались с ним. Что делали они у себя на родине, чем там занимались, действительно ли принадлежали к благородному сословию – это было покрыто мраком