Больше часа наблюдали изможденные смотрители за битвой небожителей, понимая, что становятся свидетелями исторических событий не только по земным меркам, но и по меркам Вселенной тоже. Кому из землян приходилось когда-либо воочию видеть гибель богов, а тем более принимать в этом непосредственное участие? Правда, цена за такую привилегию была заплачена слишком высокая…

Последняя вспышка, на этот раз самая яркая и продолжительная, и мельтешение в небе пропало. В окружающей Землю пелене, в том самом месте, где только что сверкали разноцветные всполохи, зияла огромная рваная брешь, сквозь которую просматривалось вполне обычное, черное и звездное небо. Однако брешь эта продержалась недолго и постепенно полностью затянулась желтой пеленой, не оставив после себя никаких следов.

Исходя из того, что легионы Кроноса продолжали находиться в пределах Солнечной системы, смотрители сделали вывод: Юпитеру вырваться из ловушки не посчастливилось, иначе окружающие Землю полчища наверняка бросились бы за ним в погоню. Первый злейший враг не только смотрителей, но и землян был повержен вторым их злейшим врагом, который с некоторых пор считался временным союзником.

Вот только срок этого союзничества, похоже, подошел к концу.

Желтая пелена дрогнула, словно легионы Кроноса выполнили общую команду «Шагом марш!», а после пришли в движение и стали надвигаться на Землю, норовя охватить ее, как кулак охватывает горошину.

– Возвращаемся в город! – приказал Гавриил своему потрепанному воинству. – Если Кронос надумает взяться за старое, мы для него уже не противники.

Схватки Повелителей Мефодий не видел. Проводив взглядом «летающие тарелки», он снова впал в забытье; даже не впал, а рухнул в него, словно сорвался с зыбкого подвесного моста над пропастью. Забытье было столь глубоким и вязким, что надежд на выход из него уже не возникало. Видимо, нечто подобное чувствует человек, утопающий в трясине и знающий, что помощи ждать не от кого.

Холод ледяной земли стал вовсе нестерпимым, переходя в лютый холод смерти. От холода этого пропали не только последние мысли, но и остановилось дыхание. Легкие просто замерли после выдоха, а на следующий вдох сил у акселерата уже не хватило.

«Ну вот, теперь-то наверняка все…» – успел подумать Мефодий, прежде чем умереть.

Никакого отлета души и созерцания ею лежащего внизу тела не произошло, как бы красиво ни описывали этот момент те, кто якобы вернулся с того света. Однако версия о том, что после смерти душа человека не способна что-либо видеть и слышать, поскольку растворяется в Вечности, тоже оказалась ошибочной. Мефодий все видел и слышал, мало того, он даже помнил, что он – Мефодий. Правда, проку от этого не было.

Перед глазами лениво перемещался однообразный серый фон, на котором взгляду зацепиться было почти не за что. Иногда в беспросветной серости мелькали какие-то непонятные вкрапления, но они не разнообразили общей унылой картины.

Такая же неразбериха была со звуками. Откуда-то иногда доносились негромкие постукивание и шарканье, что вместе с движущимся фоном создавало вокруг Мефодия, а точнее, его души атмосферу настоящей загробной жизни, вялотекущей и серой.

И это все, что ожидало его после смерти? Целую Вечность видеть и слышать подобную тягомотину? Нет, конечно, если не оставлять надежду на то, что сия тягомотина – это прелюдия к чему-нибудь более интересному… Хотя кто поручится, что действо, которое последует за прелюдией, будет действительно интересным, а не окажется еще скучней – замрет на месте и погрузится в полную тишину?

Да… Какой бы неблаговидной ни казалась порой жизнь, даже в те моменты она была во сто раз краше существования после смерти.

Мефодий отметил, что, умерев, продолжает испытывать гнев, обиду, тоску. Ностальгия по закончившейся жизни, что ли? Значит, осталось что-то в покинувшей тело душе от прежнего Мефодия. Наверное, по чьей-то неведомой воле осталось специально для усугубления его страданий.

Может быть, со временем – опять этим проклятым временем! – его душа привыкнет к окружающей обстановке и начнет находить в ней свои прелести, однако как долго придется дожидаться этого момента? И спросить не у кого… Да и нечем – душа видела и слышала, но говорить не могла. А раз так, значит, одиночество ей в этом тоскливом мире предопределено.

Единственной радостью в загробной жизни остались воспоминания – спасибо и на том… вот только кому спасибо? С другой стороны, надолго ли хватит их, чтобы скрасить душе Мефодия скуку в Вечности? Наверное, когда-нибудь придется начинать выдумывать для себя новые…

Эх, смерть-смерть, ну почему ты обязательно должна быть такой непривлекательной? Ты ведь и так приходишь, когда тебе заблагорассудится, так поимела бы хоть немного уважения к тем, кого тянешь за собой в Неизвестность!..

Как ни странно, смерть ответила. Ответила она неожиданно и запросто, голос ее прозвучал совсем рядом – либо она еще не успела удалиться от доставленной ею в Вечность души Мефодия, либо отныне находилась в контакте с ней постоянно.

– Нет, друг любезный, ты так легко не умрешь! – уверенным голосом сказала смерть. – Такие шустрые парни, как ты, или умирают сразу, или зубами цепляются за жизнь, но выкарабкиваются. Да и рано тебе умирать – молод еще!

Удивительно было слышать от смерти такие речи, но гораздо удивительнее оказалось то, что говорила смерть голосом полковника Сергея Васильевича Мотылькова.

– Поаккуратней! – пригрозил полковник споткнувшемуся бойцу. – Хоть рефлезианцы – крепкие парни, но им тоже больно!

Волочившие Мефодия на куске брезента мотыльковцы и без того двигались очень осторожно, но на всякий случай зажгли дополнительный факел. Споткнуться о шпалу и упасть в тоннеле метрополитена было проще простого.

Как человек, по должности обязанный быть в курсе всех городских событий, Сергей Васильевич не мог сидеть целых три дня взаперти и теряться в догадках насчет того, что происходит на поверхности. Поэтому, едва наверху стихли разрывы, он раздал нескольким бойцам противогазы и лично направился в разведку с дозорной группой.

Выйдя в город, Мотыльков и его бойцы оказались словно внутри аквариума с молоком – солнечный свет еле-еле пробивался сквозь плотную газовую пелену, и видимость была практически нулевая. В связи с этим пришлось больше четырех часов дожидаться в тоннеле метрополитена, пока ветер выдует из многострадального Староболотинска очередную смертельную заразу.

От Староболотинска осталось одно название. Знакомый Сергею Васильевичу с детства город выглядел так, словно был подвергнут обработке из установок залпового огня «Град», на действие которых полковник насмотрелся когда-то в Чечне. Оставшиеся от зданий обломки язык не поворачивался назвать даже руинами.

Мотыльков ожидал увидеть нечто подобное, но все равно зрелище повергло его в глубокое уныние. Да и как было не унывать даже такому выдержанному человеку, как полковник, если на том самом месте, где недавно текла привычная ему городская жизнь – двадцать лет назад Сергей Васильевич водил по этой улице за руку в школу недавно повзрослевшую и покинувшую Староболотинск дочь, – теперь расстилалась каменная пустыня с одиноко торчащими тут и там жалкими фрагментами зданий. Реальная картина постапокалиптического будущего: ни единой живой души, мертвый серый пейзаж до горизонта, грязный снег, и над всем этим, словно крышка саркофага, холодное мрачное небо.