– Сейчас мы находимся южнее Парижа, поэтому здесь так и жарко, – говорю я со знанием дела. Как-то Полина рассказывала мне, что в Африке так жарко, что местные повара готовят мясо даже без огня, просто оставляют его на солнце.

– Не южнее, а западнее, – поправляет Аглая. Что ж, ей можно доверять, она везде успела пожить.

Вскоре в Мец должен приехать Ришелье, и Аглая развлекает нас историями о нем. Когда она была моложе, они с Ришелье были любовниками. Аглая уверяет, что он самый изысканный мужчина, которого ей выпало удовольствие иметь в своей постели, и что он так же ловко действует пальцами, как и пенисом.

– Не думаю, что такой разговор пристало вести дамам, – говорит Марианна, хотя я вижу, что ей самой интересно.

– Но в темноте дамы не прячутся, – отвечает Аглая, и мы все смеемся.

Мы умолкаем, я начинаю думать о Полине. В последнее время я часто думаю о ней, о том последнем жарком лете, когда она была беременна, как и я сейчас. Как же она жаловалась! Я бы не прочь поговорить о ней, но Марианна не хочет. Марианна никогда по-настоящему не знала ее. Они были сестрами, но совершенно чужими людьми. Чужие сестры. Я смеюсь.

Марианна переворачивается и разливает бренди.

– Ой!

Догорает последняя свеча, превратившись в восковую лужицу. Аббатство экономит на свете; как только стало темно, пришло время спать. После захода солнца единственные, кто перемещается в темноте, это бродячие собаки. Стоит тишина, пока ее не нарушает звон колокола к заутрене.

– Когда, по-твоему, мы должны уезжать? – интересуюсь я.

В глубине души я хочу вернуться; одежда становится мне мала, и август было бы хорошо провести в парижском особняке Лорагэ. Каждый день я принимаю прохладную мраморную ванну, заказываю из кухни все, что мне заблагорассудится. Абрикосовый джем, много джема. Целый пирог с абрикосовым джемом.

Молчание.

– Лето – худшее время для беременности, – произношу я в темноту.

Из горячей черноты Аглая шепчет, соглашаясь: у нее самой шестеро детей. Как жарко! И как неудобно. Обычно Полина жаловалась на все, но сейчас я как никогда понимаю ее. Надеюсь, я не умру после родов, как умерла она.

– Не знаю, когда нам уезжать, – как будто издалека доносится голос Марианны. Интересно, о чем она думает?

– На вас это не похоже, – удивляется Елизавета, которая лежит рядом с Марианной, и я думала, что она уже давно спит.

– Я же не всезнающая. Я не ведьма. Несмотря на то, что обо мне болтали эти пьяницы в гостинице.

– Нужно подождать, пока ты не постареешь, чтобы стать ведьмой, – говорю я. – Когда ты уже старая карга, тогда можешь и ведьмой стать. Ведьмы не бывают молодыми и красивыми.

Париж

Август 1744 года

Всю ночь звонят колокола, утром я встаю рано и посылаю Жакоб разузнать новости. Возвращается она с землистым лицом, и еще до того, как она падает на колени и с рыданиями открывает правду, я уже все знаю. Людовик. Наш король.

Новости достигли Парижа минувшей ночью: король занедужил в Меце. Он хворал уже три дня, когда посыльного с этой вестью отправили в Париж. И мы не знаем, каково его состояние сейчас. Мы можем только надеяться и молиться, чтобы он до сих пор был жив. По всему городу звонят колокола, и новость сообщается люду на ступеньках церквей. Люди на улицах плачут, а в церквях сесть негде: весь город молится за нашего короля. Все называют Марианну шлюхой-кровосмесительницей, виновницей всех бед Франции. Когда я услышала эти резкие слова, даже не стала прикрывать уши и отворачиваться. Она это заслужила. Стерва.

Графиня де Тулуз узнала от Ноая, что Марианна с Ришелье забаррикадировались в комнате возле короля, не позволяя никому, кроме врачей, входить. Не пускают даже генералов, принцев крови и епископов. И тут я услышала собственные завывания. Как же Марианна сможет его выходить? В ее душе нет ни грамма доброты. Я бы стала для него хорошей сиделкой. Ах, как бы мне хотелось стать ангелом, перенестись из этой комнаты, чтобы быть рядом с ним!

* * *

Из Версаля приезжает Гортензия с еще более удручающими вестями: духовники короля советуют Людовику причаститься и собороваться перед смертью. Я лишаюсь чувств, и Гортензия зовет мою служанку, чтобы усадить меня в кресло. За окном слышатся крики, когда последняя трагическая новость распространилась по улицам Парижа. Король смертельно болен! Откуда нам знать, может быть, он уже умер. Одна эта мысль невыносима.

– Королева собирается ехать в Мец, – негромко произносит Гортензия, пока служанка вытирает мне лоб. – Она должна быть там, если… – Сестра умолкает, потому что мы обе знаем, что она хочет сказать. – Королева думает поехать завтра, если не будет новостей, – после паузы добавляет Гортензия.

– А Марианна? – уточняю я.

– Она упорно не желает уезжать.

Людовик должен отречься от нее перед причащением и соборованием. Если же он этого не сделает, то умрет во грехе.

– Прошу, пожалуйста, урезонь ее, заставь уехать! Она должна уехать ради него самого! Она же не может рисковать его душой! – Я ругаюсь на все корки и чувствую облегчение, когда спускаю пар.

– Это ей кара, – говорит Гортензия. – За ее грехи. Не бойся, ее обязательно выдворят. Я молюсь о том, чтобы, когда мы приедем в Мец, ее там уже не было. Но если встречу Марианну, можешь не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах, чтобы урезонить ее и заставить уехать. Только послушает ли она меня?

– Она никогда никого не слушает. – Я ненавижу Марианну настолько сильно, что удивляюсь тому, что до сих пор могу испытывать подобные чувства. Я-то думала, что уже давным-давно ее простила и очистилась от зла, которое держала на нее. Наверное, король ради нее отрекся от рая! Невыносимо!

Гортензия крепко держит меня за руки.

– Я напишу тебе из Меца, – обещает она. – Я уже попросила Месниля, чтобы приходил ежедневно. Он верный друг.

– Это ты – верный друг! – Мы крепко обнимаемся.

Гортензия уходит, а я остаюсь одна со своей скорбью и яростью. Я желаю Марианне смерти. Гадкая мысль, гадкая надежда. Сука. Шлюха. Я произношу эти слова вслух, они эхом рикошетят от голых белых стен. Доброта тоже имеет пределы, даже если мы стремимся к добродетели. Хватит с меня благочестия.

Так ей и надо! Если король настолько болен, как говорят, ее нужно выдворить до его причащения. Когда он поправится, а он обязательно поправится, то не сможет нарушить клятву, данную на смертном одре. Он исправится и остаток жизни проведет в гармонии с королевой.

Но сначала он должен поправиться. Я день и ночь провожу на коленях в переполненной церкви и позволяю злобным мыслям пробираться сквозь благочестие произнесенных молитв. Куда отправят Марианну? Нужно далеко, очень далеко. И чтобы жизнь там была суровой. Может быть, отослать ее в один из орденов, которые соблюдают молчание? Там должно быть холодно зимой и жарко летом, а вокруг темный лес, где бродят голодные волки. Да, в холодный, уединенный монастырь, где даже монашки будут ее ненавидеть.