Постепенно в людях зрело недовольство, укрепляя во мнении, что война — еще один способ обмануть и обобрать народ. Как следствие, в крестьянской патриотической психологии произошло разделение понятий «царь» и «отечество». Призванный в армию 22-летний крестьянин Костромской губернии Александр Метлин 16 августа 1915 г., выпивая со своими друзьями в чайной и будучи в нетрезвом состоянии, сказал: «Я иду служить за веру и отечество», — после чего матерно обругал императора[899]. Находившийся на побывке в Вологодской губернии 27-летний крестьянин Василий Кузнецов, георгиевский кавалер, в ноябре 1916 г. произнес: «А мне что царь: я не царю служу, а за веру и родину. А царь у нас кровосос и только истребляет народ»[900]. Все чаще люди налагали на императора персональную ответственность как за развязывание бессмысленной с их точки зрения войны, так и за военные неудачи России. 26 июля 1915 г. в Тобольской губернии на сельском сходе в деревне Крашеневой, когда после обсуждения текущих дел разговор зашел о войне, некоторые крестьяне предложили чаще молиться за государя и главнокомандующего великого князя, на что 59-летний Елизар Горбунов возразил: «Надо молиться за воинов и за великого князя Николая Николаевича. За государя же что молиться, он снарядов не запас, видно прогулял да проблядничал»[901]. Так образ царя постепенно исчезал из народных патриотических настроений и становился лишним в крестьянской картине мира.

Крестьяне, недовольные «Николашкой», все чаще спрашивали друг друга: «Кто его выбирал, этого государя?»[902] Сама постановка такого вопроса была равносильна отречению народа от своего царя, намекала на возможность переизбрания или выбора нового монарха: «Что государь? Наплевать на государя. У нас в деревне выберут мужика в старосты, и он также может распоряжаться, как царь, и он может быть такой же царь»[903].

Другим показательным примером внутреннего отречения народа от Николая является использование с существительным «царь» вместо притяжательного местоимения первого лица («наш») притяжательного местоимения второго лица («ваш»). Так, в марте 1915 г. мещанин Томской губернии Николай Савин во время спора со своей квартирной хозяйкой произнес: «Вашего Николая скоро поведут на поводу как русскую собачонку»; крестьянка Тобольской губернии Ксения Гришакова в январе 1916 г., возмущаясь запретом на торговлю пивом, кричала: «Насеру я на ваш закон и на государя, он даже извел весь народ»[904]. Вместе с этим Отечественная война также из «нашей» становилась «вашей»: «К … (брань) войну вашу и царя вашего», — произнес крестьянин Уфимской губернии в феврале 1916 г.[905]

Внутреннее отречение от Николая и исключение его из народной военной драмы приводило к коллаборационистским настроениям. В сентябре 1915 г. крестьяне Черниговской губернии рассуждали: «Скорее бы немцы взяли Петроград, тогда всю сволочь эту выгнали бы оттуда»[906]; крестьяне Новгородской губернии были того же мнения: «За нашим царем последняя жизнь. Пусть Германия победит, за тем царем будет лучше жить»[907]. Еще радикальнее прозвучали обещания астраханского легкового извозчика Полякова в феврале 1916 г.: «Если меня будут брать на войну, я все равно не пойду, а если пойду, то за Вильгельма, и вместе с ним всажу нашему царю осиновый кол в задницу»[908]. Примечательно, что в составленном протоколе в качестве характеристики Полякова было указано: «политически благонадежен».

Разочарование в собственном государе заставляло искать альтернативу в заморском царе; часто происходило сравнение двух императоров по их личным качествам. В Тверской губернии в мае 1915 г. крестьяне беседовали в чайной: «Вот бы нам Вильгельма вместо нашего государя, а то он ничего не делает»[909]. Вынося оценки Николаю, крестьяне, как правило, иллюстрировали их картинками фольклора, ставили в пример сюжеты знакомой повседневности: «Германский император на войне, а наш государь на печи сидит»[910]. Рассуждая об императоре с позиции мужика-хозяина, народ приходил к неутешительным выводам о его «профессиональных» качествах управленца: «Он как плохой крестьянин в хозяйстве, не умеет распоряжаться и совершенно глупый», «ему бы только дворником быть у Вильгельма»[911].

Любопытно, что нередко в качестве доказательства царского слабоумия ссылались на его внешность, сравнивая ее с внешностью местных юродивых: «Наш-то государь император дурак, у него и рожа-то, если посмотреть, так похожа на Ельку Абрамовского (местный дурачок-пропойца. — В. А.)», «Он ничего не понимает, не может править этим делом на войне, государь наш — Акимиха (местная умственно-отсталая крестьянка. — В. А.)»[912]. В период мировой войны в деревне появлялось множество афоризмов, в которых высмеивались умственные способности Николая[913]. Другим распространенным эпитетом после «дурака» был «пьяница», а также «шинкарь», «пробочник»[914]. Убеждение крестьян в том, что государь к войне не готовился, «а только водкой торговал», как ни парадоксально, отчасти было спровоцировано самим императором, вводом серии мероприятий, ограничивавших винную торговлю в стране, пожелавшим продемонстрировать народу заботу о его здравии. В результате антиалкогольных мер народ пить меньше не стал. Монополька в деревне была заменена продуктом домашнего производства, а в городах — денатурированным спиртом. Сами крестьяне отмечали обратное явление: раньше быстро напивались и быстро трезвели, а после введения сухого закона приходилось рыскать по местам продажи контрафактной продукции, тратя на это куда больше денег и времени. Озлобление народа от пропавшей выпивки приковывало внимание к винной теме, представившей повод вспомнить давнишние обвинения царя в спаивании народа и возложить на него ответственность за военные неудачи: «Наш государь готовил пробки, заткнул бы теперь бутылкой … а германцы готовились к войне»; «Говорят, государю некогда делами заниматься — он всегда пьяный», «Наш царь дурак, пьяница — гуляет, а за делами не смотрит», «Не подготовился наш царь к войне, дурак он, только водкой торговал, а о снарядах не думал»[915].