— Он бесится?

Гаврила кивал, слушая Костю, а потом задал вопрос вроде как невпопад, но у Кости он снова вызвал улыбку. Немного мальчишескую. Шкодную. Подтверждающую, что он от всего происходящего получает удовольствие. Ему в кайф. Он — кот, который гоняет мягкой лапой мышь размером с космический шаттл.

— Пиздец как бесится… Я думаю, если бы мог — сам Вышинского грохнул бы за подставу…

Костя сказал, не жалея и не сомневаясь, что прав.

— Или тебя грохнул бы…

А получив тихий ответ, вернул взгляд на лицо друга. В нём не было ответных смешинок. Потому что это тоже правда.

Наверное, загнись сейчас Костя — власть, находящаяся на краю пропасти, — сходила бы всем кагалом в церковь ставить свечки. Потому что иначе, как чудом, это не назовешь.

И риск, что главный психанет, исключать было нельзя…

Костя об этом всегда помнил. Помнил, но это не мешало ему действовать так, как считал правильным.

Когда-то Вышинский по-отечески предупредил, что «такого охуевшего» грохнут быстро. Костя откуда-то точно знал: нет. Поймает пулю телом — сдохнуть всё равно не сможет. Слишком важно сейчас жить.

— Ладно. Не загоняйся. Ты мне по бабкам скажи ещё. У нас там как вообще?

Гаврила, наверное, готов был развить тему возможных последствий Костиной излишней борзоты и абсолютного нежелание договариваться, но Гордеев решил перевести.

Смысл мусолить то, что и так понятно? Тем более, что он для себя решение давно принял.

Эти. Должны. Уйти.

И он их выгонит. Может это станет его главным достижением. Может он умудрится запомниться чем-то ещё. Но пока в кабинетах сидят те же люди, которые ценят собственную власть выше человеческой жизни, он не остановится.

— По бабкам у нас…

Гаврила принял смену вектора разговора спокойно. Начал отвечать даже. Следил, как Костя делает шаг в сторону кресла, отодвигает его, чтобы сесть…

Только договорить не успел. И сесть Костя тоже не успел.

Потому что за окном — три характерных хлопковых звука, заставивших обоих мужчин замереть, глядя друг на друга с напряженным пониманием.

Дальше — истошное «Бо-о-о-ой» и собачий болезненный вой.

Время растягивается до бесконечности. Первые секунды тянутся, как часы.

А дальше…

Их просто нет — ни секунд, ни часов.

Костя с Гаврилой бегут.

По этажу, вниз по ступенькам, по двору…

— Агата!

Костя кричит, не совладав с голосом. Уже видит, что ворота открыты, с поста охраны вылетают двое.

Те, которые должны были всё знать, а не крутить головами так же, как они с Гаврилой.

Костя вылетает на улицу, знает, куда бежать.

По проезжей через два дома.

Туда, где у них вроде как речная набережная.

Любимое место Агаты. Только Агаты здесь нет.

Костя видит коляску, делает рывок к ней. Чувствует, как кровь бьет в висках. Он всё понимает. Он не хочет понимать.

Максим — внутри.

Он просто спит…

Но оставить его там — выше Костиных сил, он хватает ребенка, продолжает крутить головой…

Будто есть хоть маленький шанс, что Агата где-то здесь…

Уши будто заложенные, секунды по прежнему тянутся. Костя крутится с малым на руках, пытаясь хоть за что-то зацепиться…

Цепляется за пса…

Который лежит на траве, судорожно пытаясь встать на лапы. Но он не может — ему больно. Как минимум одна пуля досталась ему.

Над ним сидит Гаврила, смотрит с жалостью и кривится. Он тоже всё понимает.

Все всё понимают…

— Агата!!! — И что кричать нет никакого смысла, но Костя кричит…

И что Агаты здесь нет, сколько ни ори…

Макс начинает плакать, Костя прижимает его сильней.

— Кость… Она жива… Её забрали просто. Понимаешь?

Костин взгляд из горящего становится стеклянным. Он приближается туда, где Гаврила и скулящий Бой. Который верен до конца. Который пытался защитить…

А теперь Гаврила пытается утешить. Успокоить. Вернуть в реальный мир хладнокровного расчета. Объяснить, что её просто забрали. За неё просто что-то потребуют.

И он всё отдаст. Только вот…

Костя впервые в жизни чувствует слабость в коленях, на них же опускаясь. Бой снова пытается встать, но у него не получится. Мужская рука накрывает рану, из которой хлещет кровь. Она просачивается сквозь пальцы, окрашивая их алым. Бой пытается лаять в ту сторону, где на дороже черные тормозные следы. Максим заходится настоящим плачем, а Костя…

Чувствует противную влагу травы через ткань, поднимает голову, смотрит в небо… Голубое такое, сука… Благодатное… Спокойное… Чтобы выдать отчаянное, бессильное, распугивающее птиц:

— А-а-а-а-а!!!!

Потому что ее забрали не торговаться.

Отец решил закончить дело сына. Ему это позволили.

У любого чувства может случиться обострение. У любви, когда есть риск потери. У ненависти, когда болит особенно сильно. У страха, когда ты чувствуешь необратимость чего-то ужасного. У жажды жить, когда понимаешь: скорее всего жить-то тебе не дадут…

Когда-то это обострение помогло Агате доползти до пистолета. Взять в руки. Зажмуриться. Пальнуть…

Чтобы жить, потому что она хотела. Вопреки всему. Не понимая, зачем. Боясь тех вещей, из которых жизнь состоит. Но финала она боялась сильней.

Ей было двенадцать. Она должна была умереть, но она себя спасла. А теперь…

Это было бы смешно, имей она возможность вот сейчас смеяться, но её судьба ходила кругами с двенадцатилетним циклом. И каждый обрывался встречей с мужчиной, носившим фамилию Вышинский. Мужчиной, в котором течёт эта сучья безжалостная кровь…

Агата поняла, что происходит, очень быстро. Почти сразу, как оказалась в машине одна.

Мужчины со звериным взглядом в ней не было. Было трое других. Чей автомобиль сначала разрезал тишину, будто горячий нож масло, скрипом резко тормозящих шин. Потом они вылетели, чтобы схватить. В тот момент Агата не понимала ничего — всё происходило слишком быстро, а её реакции были слишком медленными.

Они видела, как Бой просился наперерез. Что один из неизвестных направил на пса пистолет и трижды стрельнул. Он заскулил отчаянно, но ещё пытался…

А Агата просто холодела, глядя, как её любимый мальчик оседает, с губ сам собой сорвался крик. В голове мелькнуло только, что нужно защитить Макса, но как?

Первой волной паники накрыло сразу. Агата хотела бы сопротивляться, но просто не могла.