— Кого? — Саша почувствовал, как в горле встал тяжелый ком.

— Свою знакомую, Юлю Ленину. Скажи еще, что не помнишь такой.

— Помню, — не стал отпираться Саша. — Но ее я тоже не убивал.

— Какой же ты все-таки тупой, Саша, — ухмыльнулся оперативник. — Конечно, ты и убил. Измайлово. Тот самый район, где мы взяли фальшивого Потрошителя. Да, насчет Потрошителя. Вот ты не подписал бумажку, теперь он будет гулять, а ты — сидеть. А могло бы быть наоборот.

— Не могло, — уверенно заявил Саша. — Мы оба знаем, что я не убивал Андрея. И Юлю тоже не убивал. Насчет Андрея Якунина не скажу, но Юлю убил ты. И подбросил мне нож.

— Правда, что ли? — с деланным изумлением спросил Костя, раскачиваясь на стуле. — Может, скажешь еще, что и нож мой?

— Нож — Потрошителя.

— Нож, изъятый у Потрошителя, лежит в моем сейфе, — оперативник указал оттопыренным большим пальцем себе за плечо.

— Нет. В сейфе другой нож, похожий. Я даже скажу тебе, где ты его взял. Ты его купил. На Пушкинской, в переходе. Там палатка есть, в которой эти ножи продают. Костя поджал губы и развел руками:

— А кто это видел? Никто. А вот где ТЫ взял этот нож, мы скоро выясним.

— Я напишу заявление на имя твоего начальства, — пообещал Саша.

— Пиши, пиши, писатель, — усмехнулся Костя и снова принялся раскачиваться на стуле. — Только кто тебе поверит, придурок? Ты же придурок! Вот, у убитого тобой Андрея так записано. И профессор-психиатр, специально приглашенный мною на задержание, подтвердил правильность диагноза. Ты же самый настоящий придурок, Сашук!

— Я нормален. А вот ты болен. Очень тяжело болен. И мир, в котором существуешь ты, Костя, и тебе подобные, — больной мир. В таком мире невозможно жить. Сначала его нужно вылечить. И за этим есть я. Я защищаю нормальных людей от твоего Господина, от тебя и тебе подобных.

— Да нет, Саш, — вдруг совершенно серьезно ответил Костя. — Это ты болен, если до сих пор не понял: наш мир — совершенно нормален, а ты — обычный м…к. Идеалист в вонючих штанах. Нормальность же мира, к твоему сведению, достигается за счет страха перед такими, как я. Перед законом. Перед Богом, Президентом, карательными органами, перед начальством, перед внешним врагом, перед кем угодно, но всегда — всегда! — за счет страха. Страх — основа любого хорошего государства и первое условие стабильного прогресса. Мир же отличается от страны только тем, что вместо отдельных граждан он состоит из государств. Да еще тем, что масштабы страха немного другие. Боятся уже не полиции как организации, а ядерной бомбы, или экономической блокады, или военного вторжения, или прекращения оказания финансовой и гуманитарной помощи, или еще чего-нибудь. Но тоже боятся. Я это понял и принял и поэтому сижу за столом, а ты не понял, потому что м…к. А не был бы м…ком — не стоял бы сейчас передо мной в наручниках и с разбитой мордой. И не боялся бы меня.

— Я не боюсь тебя, — тихо сказал Саша.

— Да что ты? — Костя засмеялся. — А вчера ты в штаны на…л от большой храбрости, что ли? Боишься, Саш. Боишься. Еще как.

— Не боюсь. И есть еще люди, которые не боятся.

— Ага. Дошло до дела, и мы сразу заговорили о каких-то «людях». Нет таких людей, Сашук. Боятся все.

— Есть.

— Хочешь проверить? — спокойно, без всякой злости, предложил оперативник. — Вот смотри. Я пригласил двоих твоих знакомых. Татьяну и этого… как его… ну, профессора, с которым ты ездил в институт. У нас сейчас демократия, заметь. Можно ничего не бояться, говорить, что думаешь. Так давай поспорим, что оба «сдадут» тебя с потрохами? — Саша молчал. — Что же ты не кричишь о честности и смелости? — «удивился» Костя. — Куда подевался весь твой запал?

— Я все равно не боюсь тебя.

— Ну и хорошо. — Костя достал из стола бумажку. — Смотри, это постановление о твоем освобождении. Вот я его заполнил, так? — Он действительно заполнил постановление. — Даже распишусь. Значит, если хоть один из этих двоих вступится за тебя, считай — повезло. Я снимаю с тебя наручники и отпускаю на все четыре стороны. Но если оба дадут показания против тебя — ты мне подписываешь чистосердечное. Идет?

— Я не стану заключать с тобой никаких соглашений.

— Вон как? Ну гляди. Хозяин — барин. — Костя посмотрел на него с интересом. — Тогда так. Если эти двое тебя «сдадут», я сниму трубочку вот с этого телефончика, — он кивнул на черный аппарат, — позвоню в дежурную часть и вызову одного сержанта. — Костя махнул рукой и засмеялся. — Что это я? Ты же его знаешь. Он вчера тебя охранял. Помнишь? — И засмеялся, увидев, как невольно напрягся Саша. — Вижу, что помнишь. Потом, стало быть, я пойду пообедаю, а он покараулит. А то что-то ты сегодня снова неважно выглядишь. Как бы опять не упал ненароком. Не расшибся бы. Здесь ведь твердых предметов много, не дай Бог, пальцы переломаешь или голову пробьешь. А вот когда я вернусь, ты мне подпишешь не только чистосердечное, но и все прочее, что я тебе дам. Саша сглотнул. Напугал его Костя. Напугал. Тоном своим спокойно-палаческим, равнодушием к чужому страданию, готовностью причинить боль, с легкостью, мимоходом, даже не остановившись. Напугал. Но Саша подумал о том, что ему, точнее, Гилгулу, за все его жизни пришлось пережить столько, столько раз пытались его ломать, что поддаться на угрозы Кости сейчас означало бы скомкать шесть тысяч лет перенесенных страданий и боли и зашвырнуть их в мусорное ведро.

— Не пойму, зачем ты это делаешь, — пробормотал он. — Какая тебе от всего этого польза?

— Говорю же, ты — м…к, Сашук, — засмеялся Костя. — Потрошителя-то поймали всем скопом, а тебя, дурака, я один. И если уж меня за Потрошителя к начальнику отдела представили, то уж за тебя-то я так скакну… Ну и за книгу, естественно. Так сказать, в порядке братской взаимопомощи.

— Значит, из-за книги это все?

— Просто надо быть благодарным. Мне люди добрые глаза раскрыли. Объяснили дураку, почему одни получают все, а другие последний хрен без соли догрызают. Был дурак, стал умный. Понял, что к чему. Надо же людей заботливых отблагодарить как-то.

— Я ничего не подпишу, — сказал решительно Саша.

— А вот ты как был дураком, так дураком и помрешь, — продолжал спокойно Костя.

— Ты слышал? Я ничего не подпишу.

— Подпишешь, Сашук, — равнодушно пообещал Костя. — Еще оттаскивать от стола придется, ручку из пальцев вырывать. — Посмотрел на часы. — Что-то заболтались мы с тобой. Девять. Профессор-то должен бы подойти уже. Саша закрыл глаза. Он думал. Ему надо было очень быстро думать и принимать решения. Они убили Юлю. Кому-то из двоих «Ангелов» это стало выгодно? Леонид Юрьевич хотел, чтобы Саша убил Татьяну. Значит, смерть Юли нужна Потрошителю. Так? Судя по всему. Тогда понятно, из-за чего вся эта свистопляска с арестом. Впрочем… нет, насчет Святой земли он забыл. Как же Потрошитель его убьет, если он, Саша, будет сидеть на Петровке, в камере? А если… Что-то тут не клеится. Леонид Юрьевич соврал? Если бы Сашу не арестовали, он бы, допустим, убил Татьяну. Саша запутался в собственных рассуждениях…