Шерон убрала влажные волосы со лба и щек:

— Не входи со мной.

— Их там двое. Или… — Он запнулся. — Трое. Тебе нужна помощь, и ты это прекрасно знаешь.

Она не хотела брать его с собой, но и времени спорить с ним не было. Поэтому сказала: «Решай сам. Там опасно». И на карачках поползла в лаз.

Земляной пол узкой норы, в которой пахло плесенью, сыростью и мышиным пометом, был засыпан давно сгнившей соломой. Раньше Шерон пролезала здесь юрким ужом, и никто, ни Димитр, ни другие ее друзья, не могли угнаться за проворной девчонкой. Теперь же ей пришлось как можно сильнее прижиматься к земле, потому что низкий потолок был совсем рядом.

Преодолев восемь ярдов, она осторожно попробовала поднять деревянный люк у себя над головой, молясь Пятерым, чтобы Ауша не завалила его каким-нибудь барахлом. Боги услышали ее молитву, люк открылся, и она, оказавшись в маленькой темной кладовке, где в углу стояли лопаты и метлы, а вдоль стены высились грубые ящики с клубнями, подошла к двери. Мик, тяжело сопя, выбирался из-под дома следом за ней.

Холл был пуст, хотя она видела даже отсюда, что комната Ауши открыта, а четки Пятерых разорваны и бусины рассыпаны по всему полу. За ее спиной грохнул засов — Мик отпер дверь. В третий раз за неполные сутки Шерон достала из сумки игральные кости.

Она не успела ничего сделать, так как незрячая старуха, с исцарапанным липом и растрепанными волосами, выскочила из ее спальни и бросилась в их сторону. Шерон хладнокровно встала на пути бывшей няни, закрыв собой отшатнувшегося от ужаса Мика, и ударила наверняка, как ее учили, без сомнений и колебаний. Заблудшая уже не тот человек, которого она любила и о котором заботилась. Здесь не может быть жалости.

Золотистый свет окутал клыкастую старуху и погас. Указывающая даже не успела удивиться, как та оказалась рядом и оттолкнула женщину в сторону. Сил Ауше было не занимать. Шерон, охнув, отлетела к стене, слыша вопль Мика, и, несмотря на боль от падения, ударила в покатившиеся по полу тела раз, другой, третий.

Живому этот свет не мог причинить вреда, а мертвого должен был отправить в загробный мир. Но не на этот раз. Старуха встала, а Мик с разорванным горлом остался лежать на полу с неестественно повернутой головой.

По бледным губам и острому подбородку заблудшей текла кровь. Пустые черные глазницы повернулись в сторону остолбеневшей, ничего не понимающей Шерон. И Ауша рассыпалась, как это бывает с каждым заблудившимся, который встретится с Указывающей путь.

Женщина продолжала с ужасом смотреть туда, где лежал мертвый Мик, на расползающееся под ним пятно крови. Она не могла понять, как могло случиться такое?!

— Найли! — Ужас заставил ее вскочить и броситься вверх по лестнице.

Она толкнула дверь детской и застонала от отчаяния. Кроватка была пуста.

Ей понадобилось не много времени, чтобы проверить дом, увидеть, что пламя после смерти Ауши больше не горит синим и что Джун вместе с ребенком бесследно исчез из запертого дома.

2009

Я всегда удивляю сам себя. Это единственное, ради чего стоит жить.[42]

Копыта лошадей глухо стучали по лесной дороге. Сквозь листву вязов, начинающую наливаться осенним золотом, проглядывали первые звезды. В воздухе плыл запах прелых листьев, мха и мокрой земли. Издали доносился заунывный волчий вой.

Вольфгер оглянулся, прислушиваясь, но не различил в тоскливых звуках ворчания оборотней. Сегодня ночью в этом лесу некромант был единственным из кровных братьев. Его спутник, ехавший рядом на сером жеребце, не принадлежал ни к их числу, ни к людям. Босхет беспокойно ерзал в седле, вглядываясь в придорожные кусты светящимися желтыми глазами, и шумно принюхивался.

Тело, в которое некромант вселил духа-убийцу, совсем недавно принадлежало молодому мужчине. Небогатому горожанину, судя по одежде. Еще вчера он был жив — сегодня его труп стал собственностью некроманта, не доставшись ни воронам, ни волкам, ни бродячим собакам. И на месте этого человека мог оказаться любой.

Чума выкосила уже половину Франции и продолжала мчаться дальше, оставляя за собой груды трупов. Многие районы обезлюдели, и хищники, привлеченные запахом падали, открыто бродили по деревням и поселкам, ничего не боясь.

В этот раз эпидемия пришла из Китая и распространилась по всему Востоку. Ею были охвачены Стамбул, Кайсария, Антиохия и Анатолия, Багдад и Халаб. Затем чума захватила Сирию. Погибли все жители долин между Иерусалимом и Дамаском, от морского побережья и до самого Иерусалима. Улицы, дома, постоялые дворы, харчевни и чайханы были переполнены мертвыми телами, которые некому было убирать.

Люди умирали прямо в поле за плугом, ведя скот к водопою, верхом на лошадях, держа в руках оружие и у собственного порога, не в силах переступить через него. Рыбацкие шхуны оставались на воде с погибшими рыбаками, сети были переполнены мертвой рыбой. Торговые корабли не доходили до портов, блуждая по морю и неся на себе смерть.

Особенно жестоко чума бушевала в Египте. За две недели улицы и рынки Каира заполнились умершими. Погибла большая часть войск, и опустели крепости. Ни один уголок не пощадила черная смерть. На улицах остались лишь трупы.

Потом эпидемия докатилась до Александрии, вначале каждый день там погибало сто человек, потом двести, а в одну из пятниц умерло сразу семьсот.

Генуэзские моряки занесли болезнь в Италию. И через год вся страна оказалась охвачена смертью.

Люди замертво падали на улицах. На городских кладбищах уже не хватало места для могил, и не было тех, кто мог бы хоронить умерших. Целые кварталы в городе стояли безжизненными, а в покинутых домах свистел ветер и пищали черные крысы.

После Италии болезнь перекинулась на Францию. И остановить ее было невозможно.

Пустели города и деревни, тень смерти витала над каждым…

— «Народ мой урукский гибнет, мертвые лежат на площадях, мертвые плывут в водах Евфрата!»[43]— тихо произнес Вольфгер, глядя в серые сумерки, окутывающие лес.

— Прошу прошения? — подал голос бетайлас, оглядываясь.

Кадаверциан отрицательно покачал головой, продолжая думать о своем.

Одна из последних волн болезни, о которой хорошо помнил мэтр, «юстинианова чума», пришла из Египта, забирая тысячи человек ежедневно. Сто миллионов за пятьдесят лет — воистину великая жатва.

И вновь эпидемия «черной смерти» накрыла Европу, убирая богатых и нищих, крестьян и королей.

— «Ничего не поделаешь… Ты герой и правитель! Но дни человека сочтены. И царь тоже ляжет и никогда уже не встанет».[44]