– Все заметь, – говорил он казакам, – ничего не моги проглядеть, а тебя чтоб никто не видел.

Никто в Баклановском полку не смел во время боя покинуть рядов; легкораненые должны были оставаться во фронте, те, кто лишился лошади, должны были биться до той поры, пока не добывали себе новой.

– Покажи врагам, – говорил Бакланов, – что думка твоя не о жизни, а о славе и чести донского казачества.

Сам Бакланов был необыкновенно приметлив и памятлив на местность. Казаки знали, что с ним не пропадут. Так обучив свой полк, Бакланов начал делать со своими донцами набеги на чеченские аулы, отбивать у них скот, врываться в самое гнездо их, делать то, на что раньше немногие и из линейцев отваживались. Имея лазутчиков из местных жителей, из которых наиболее известны – Али-Бей и Ибрагим, Бакланов всегда врасплох налетал на неприятеля, появлялся, как снег на голову. Чеченцы трепетали перед ним, и скоро имя грозного Боклю, как называли горцы Бакланова, стало страшным для всей Чечни. Донские дротики уже не называли более презрительно камышом. «Даджал» – что значит – дьявол, – вот было обычное наименование чеченцами Бакланова.

А он и лицом, и сложением был грозен. Лицо его было изрыто оспой, громадный нос, густые, нависшие на глаза брови, глаза, мечущие молнии, толстые губы и бакенбарды, вьющиеся по ветру.

Рассказывают, что раз пришли к казакам черкесы и просили казаков показать им Бакланова. Они хотели убедиться, правда ли, что грозный Боклю, действительно, «даджал», то есть черт.

Очередной казак доложил об этом Бакланову.

– Проси! – сказал Бакланов. Живо засунул он руку в печь и сажей вымазал себе лицо.

Черкесы вошли, встали в избе и в страхе жались друг к другу. Яков Петрович сидел и дико водил глазами, выворачивая их. Потом он поднялся и медленно стал приближаться к гостям, щелкая зубами. Испуганные черкесы начали пятиться к дверям и, наконец, шарахнулись из комнаты.

– Даджал! Даджал! – кричали они.

То, что Бакланов кидался в самую сечу боя и выходил целым и невредимым, то, что, будучи даже тяжко ранен, он оставался в строю, внушило и казакам и солдатам мысль, что он заколдованный, заговоренный, что его можно убить только серебряной пулей. И верили в него, и боялись, и обожали его казаки!

Скоро с молодцами-донцами, готовыми жизнь свою отдать за него, за славу Дона, Бакланов стал страшен всему Кавказу. Имя донского казака снова было так же грозно, как и в двенадцатом году, как во время Азовских походов. С уважением говорили о донских казаках в армии, со страхом думали о них черкесы и татары.

Во всей кавказской армии, казачьих и солдатских полках знали тогда песню про Бакланова.

5 декабря 1848 года в Куринском укреплении, где стояли Тенгинский пехотный и 20-й донской казачий полки, произошла тревога. Горцы напали на батальон Тенгинского полка, занимавшийся в лесу рубкой дров. Дело вышло пустое, так как по первому выстрелу уже летели Баклановские сотни, и перед ними живо умчались чеченцы. Началась погоня. Один казак, занесенный лошадью, был схвачен чеченцами, да двое свалились, простреленные пулями. Сам Бакланов был ранен. Он вдруг пошатнулся и выпустил поводья. Казаки хотели уже было подхватить его, но он схватил поводья в правую руку, крикнул «вперед!» и помчался отдавать распоряжения. Пуля перебила ему ключицу левой руки. Кровь проступила через рукав желтой черкески и окрасила ее. Но Бакланов, превозмогая страшную боль, продолжал распоряжаться в бою. Только тогда, когда все было кончено, казаки сняли с убитых оружие; Бакланов прилег на бурку, и казак платком перевязал ему руку. Верхом вернулся он в Куринское, и туда казаки привезли искусного горского врача.

Вечером казаки разговорились между собой.

– Как же это могло случиться, – спрашивал молодой казак, – что сам заколдованный Бакланов получил такую сильную рану?

– Э, друг… Он не поладил с самим, – сказал старый казак, – вот он его и подвел.

– Ну, да это ему нисколько и не больно, – заметил сидевший тут же урядник, – потому что сила дана ему от Бога страшенная!..

Замолчали казаки. Храбрость и выносливость Бакланова были так велики, что казакам не верилось, чтобы обыкновенный человек мог все это переносить.

Несмотря на жестокую боль, через четыре дня Бакланов уже стоял в строю и руководил войсками. Он в это время был назначен начальником подвижного резерва в Куринском укреплении.

В марте месяце 1849 года Бакланов стал часто пропадать из своей квартиры. Возьмет с собой двух-трех пластунов, сядет на коня еще до света и уедет с ними. Пропадает весь день, а вернется к ночи. Спрашивать, куда ездит Бакланов, у пластунов, это был бы напрасный труд. Они были немы, как рыбы.

Как-то, незадолго до Пасхи, приходят вахмистры к Бакланову и докладывают ему, что людям нечем будет разговеться: все бараны поедены.

– Экие прорвы станичники! – сказал Бакланов. – Да ведь баранов-то этих было до тысячи. Неужели поели?