— выявление агентов противника по признакам фиктивности документов и особенностям экипировки;

— опрос военнослужащих, вышедших из окружения или бежавших из плена при сомнительных обстоятельствах;

— обеспечение непроницаемости линии фронта;

— опрос населения прифронтовой полосы;

— изучение трофейных документов.

Понятно, что практически обеспечить все это были способны лишь крупные силы. На путях предполагаемых маршрутов агентов противника устанавливались секреты, в населенных пунктах действовали патрули, а за их пределами в наиболее опасные районы высылались дозоры. Заградительные мероприятия регулярно проводились в районах известных пунктов переправ агентуры противника или наиболее удобных для этой цели местах. Как уже указывалось, в качестве дополнительной меры безопасности практиковалось отселение местных жителей из прилегающей к фронту 25-километровой зоны. Для прочесывания местности и проверки документов при службе заграждения имелись поисковые группы и подвижные заставы, которые использовались также для организации засад. Например, в полосе 1-го Белорусского фронта к концу войны действовали 90 подвижных постов, 45 пунктов регулирования и 64 патруля, благодаря действиям которых только в марте 1945 года на переднем крае были обнаружены и разоблачены 168 германских агентов[211].

Нетрудно догадаться, что в случае заметного ослабления сил войск по ОТ ДКА заброска агентуры существенно облегчилась бы. Нанести прямой урон дивизиям, бригадам и полкам, не сражавшимся на передовой, было невозможно, поэтому теоретически не исключено, что немцы рассматривали возможность операции по их отвлечению. Однако на практике нереальность подобных расчетов была понятна специалистам, и строить иллюзии по данному поводу они вряд ли собирались. Тем не менее остается небольшая вероятность того, что попавшая в протоколы допроса Таврина дезинформация исходила все же от немцев. Как и в любой бюрократической структуре, функционеры «Цеппелина», да и СД в целом, вполне могли попытаться и в этом повысить свою роль в глазах собственного руководства и отрапортовать о проведении дезинформационной операции стратегического масштаба, вовсе не рассчитывая на ее успех. В германских (впрочем, не только в германских) спецслужбах показуха перед начальством была весьма распространенным явлением. И не исключено, что они могли попытаться записать в свой актив операцию по попытке устранения советских руководителей в связке с попыткой дестабилизации системы охраны всего армейского тыла Красной Армии, совершенно не рассчитывая на ее успех, для чего довели до сведения агента все перечисленное им на допросах. Естественно, это всего лишь предположение автора, к тому же весьма маловероятное.

Если оно все же верно, возникает вопрос, знал ли сам Таврин о продвижении через него немецкой дезинформации? Документы свидетельствуют о том, что когда речь заходила о конкретных акциях разведки, явках, паролях и прочем, детальность показаний подследственного заметно падала. Их неточность и расплывчатость вызывали у следователя массу вопросов, например, таких:

«Вопрос: — Какие агенты германской разведки находятся на территории Вологодской области и где именно?

Ответ: — Я знаю, что эту группу возглавляет СЕМЕНОВ Гордей, возможно это его кличка. Другие участники группы мне лично неизвестны. Знаю, что их всего 6–7 человек, так как видел их перед отправкой в советский тыл.

Вопрос: — Вы не ответили, в каком именно месте Вологодской области работает эта группа и куда должна быть выброшена типография?

Ответ: — Это мне неизвестно.

Вопрос: — Выше, вы заявили об отсутствии конспирации в работе КРАУСА, теперь же, когда мы требуем от вас ответа о местах, где находятся агенты германской разведки, вы пытаетесь уклониться от него, ссылаясь на свою неосведомленность. Непонятно, когда вы говорите правду и когда лжете.

Ответ: — Я в обоих случаях показываю правду. Если бы в то время это для меня представляло какой-либо специальный интерес, то я мог узнать об этом от КРАУСА, но меня это не интересовало».

Как видим, несмотря на кажущееся обилие сведений, предоставленных подследственным, реальная информация оказалась скудной и отрывочной, а чаше всего — ложной. Но вот лгал ли он сознательно? И если да, то из каких соображений?

Некоторые исследователи данного дела считают Шило-Таврина фантастическим авантюристом, склонным к рискованным поступкам на границе разумности, а потому не исключают, что он просто выдумал все, что сообщил в своих показаниях о направлениях работы германских спецслужб. Это маловероятно по ряду причин. Во-первых, в части персоналий арестованный террорист назвал совершенно конкретных лиц, со многими из которых он, по его собственным утверждениям, никогда в жизни не встречался, а просто узнал об их существовании в период пребывания в главной команде «Руссланд Норд». Случайно сочинить это невозможно. Во-вторых, в исходных текстах приведенные фрагменты показаний не выделены в отдельный блок, а вкраплены в общий текст и густо перемежаются вполне проверяемыми сведениями. Все перечисленное не дает достаточных оснований подозревать Таврина в фантазировании. В данном случае он, судя по всему, либо просто с самыми искренними намерениями озвучил специально подготовленную дезинформацию, «втемную» доведенную до сведения агента контрразведчиками СД, либо подписал надиктованные следствием показания.

Таврин был достаточно умен для того, чтобы не надеяться переиграть следственный аппарат советской контрразведки и попытаться заслужить снисхождение огромным массивом выдуманных сведений. Более того, он прошел серьезную жизненную школу и не понаслышке знал о практике оперативной и следственной работы спецслужб по обе стороны фронта.

Далее, с уверенностью можно заключить, что подследственный не только не фантазировал, но и не содействовал немцам сознательно в продвижении их дезинформации. Во-первых, СД не было никакого смысла посвящать агента в суть и детали дезинформационной операции, если таковая все же проводилась. Во-вторых, психология Таврина, насколько мы можем судить о ней с позиции сегодняшнего дня, не предполагала сохранение верности каким-либо знаменам, и его упорные, дополняемые различными деталями показания о готовящихся к заброске в советский тыл многочисленных группах в таком случае не были бы столь настойчивы. Судя по всему, захваченный агент просто изо всех сил честно старался оказаться полезным следствию и благодаря этому избежать исхода с крайними для себя последствиями. Однако такая настойчивость сыграла с ним злую шутку. Немцы использовали Таврина в незавидной роли «шпиона смерти», примерно за 2500 лет до его рождения описанной китайским стратегом и мыслителем Сунь Цзы, и он попал в ту же ловушку, что и десятки тысяч людей до него и сотни — после него. С примерно одинаковыми последствиями.

Альтернативной и, на взгляд автора, намного более вероятной версией является предположение о том, что все или почти все фигуранты перечисленных показаний Таврина в действительности попали в протоколы допросов под диктовку следствия. В пользу этого свидетельствует то обстоятельство, что практически все они, как уже отмечалось, были давно и хорошо известны советским органам госбезопасности, поэтому фактуру для такого протокола подготовить можно было элементарно. Более серьезным является вопрос, зачем это могло быть им нужно. Сразу отметим бессмысленность «навешивания» дополнительных обвинений на Таврина, который и без того гарантированно подпадал под действие самых суровых статей уголовного кодекса. Дополнительно компрометировать фигурантов его показаний, которые также в случае поимки получали бы ВМН, равно не имело смысла. Вызывать тревогу и беспокойство угрозой мифических десантов было просто глупо. Однако не следует упускать из виду, что стремление к демонстрации своей важности и значимости для советских спецслужб было характерно ничуть не в меньшей степени, чем для немецких. И поимка обычного незадачливого агента-террориста в этом отношении стала бы намного менее резонансной заслугой, чем поимка боевика, связанного, пусть косвенно, с видными фигурами антисоветских организаций, получавшего инструктажи от легендарного Скорцени, а также давшего показания о серьезнейших массовых операциях противника, о срыве которых впоследствии можно будет успешно рапортовать. В этом случае все несуразности находят объяснение, намного более правдоподобное, нежели в случае авторства СД.