Необходимую скорость в ходе дистанционной войны нам обеспечит неприхотливость людей пустыни и их передвижение на верблюдах. В опытных руках верблюд, это сложное, удивительное создание природы, давал замечательную отдачу. На верблюдах мы чувствовали себя независимыми целых шесть недель, если у каждого к седлу приторочено полмешка муки весом в сорок пять фунтов.

Что касается воды, мы планировали брать на каждого не больше пинты. Верблюды должны пить, и если бы мы брали для себя больше, чем для них, то все равно ничего не выиграли бы. Кое-кто из нас вообще не пил на переходе от одного колодца до другого, но то были самые выносливые люди. Большинство напивались до отвала у каждого колодца и брали воду с собой, чтобы утолять жажду на марше сухим знойным днем. Летом верблюды могут делать после водопоя до двухсот пятидесяти миль – три дня энергичного марша. Заурядным считался переход в пятьдесят миль, восемьдесят – было уже хорошо, а в чрезвычайных условиях мы могли делать по сто десять миль за двадцать четыре часа. Газель, наша самая мощная верблюдица, дважды делала со мной по сто сорок три мили за сутки. Колодцы редко отстояли один от другого больше чем на сто миль, поэтому запаса воды в одну пинту хватало.

Шестинедельный запас провианта обеспечивал нам радиус действия в тысячу миль. Выносливость верблюдов давала нам возможность покрывать за тридцать дней расстояния в полторы тысячи миль без риска умереть голодной смертью. Даже если бы мы превысили этот лимит, мы помнили, что каждый из нас сидел на двухстах фунтах потенциального мяса и, оставшись без верблюда, в случае крайней необходимости мог сесть за седлом другого наездника, чтобы продолжать путь вдвоем.

Снаряжение рейдовых отрядов должно было отличаться максимальной простотой, обеспечивая тем не менее техническое превосходство над турками. Я направил в Египет запросы на большое количество стрелкового оружия – легких пулеметов Гочкиса или Льюиса. Люди, которых мы обучали обращению с ними, были совершенно незнакомы с их механизмом и не имели навыков быстрого исправления повреждений оружия, а нам предстояли сражения, в которых счет должен был идти на минуты, на ходу, на скорости восемнадцать миль в час. Если пулемет заедало, стрелку приходилось его бросать и браться за винтовку.

Другим нововведением была мощная взрывчатка. Мы разработали специальные методы применения динамита и к концу войны могли экономно, обеспечивая безопасность, разрушать любое количество путей и мостов. Алленби щедро снабжал нас взрывчатыми материалами. И только орудий мы так и не дождались, что было достойно сожаления! В маневренной войне одно дальнобойное орудие стоило девяноста девяти обычных пушек.

Оперативное распределение рейдовых отрядов было необычным. Мы не могли смешивать или объединять племена из-за их взаимного недоверия и подозрительности, как не могли и использовать одно племя в операциях на территории другого. Чтобы компенсировать эти недостатки, мы ставили целью наибольшее рассредоточение сил и повышали способность к быстрым маневренным действиям, используя силы одного района по понедельникам, второго – по вторникам, третьего – по средам. Таким образом повышалась естественная мобильность. При преследовании противника наши ряды пополнялись новыми людьми, тем самым сохранялся первоначальный потенциал наших отрядов. Фактически равновесием был для нас максимальный беспорядок.

Внутренняя экономность наших рейдовых отрядов обеспечивала их мобильность и предельное расчленение. Обстоятельства у нас никогда не повторялись, следовательно, система не могла приспосабливаться к ним дважды, и это сбивало противника с толку. От этих же обстоятельств зависела и переменная численность наших подразделений.

Мы служили общему идеалу без соревнования между племенами и поэтому не могли рассчитывать на esprit de corps[11]. Обычные солдаты становились кастой либо на основе больших преимуществ в жалованье, обмундировании и привилегиях, либо же в результате обособления по причине презрительного отношения к ним. Мы не могли привязывать людей друг к другу, потому что племена брались за оружие добровольно. Многие армии комплектовались на условиях добровольности, однако немногие служили добровольно. Любой из наших арабов мог беспрепятственно уйти домой, когда бы ему ни вздумалось, единственным контрактом была честь.

Таким образом, у нас отсутствовала дисциплина в ограничительном, подчинительном смысле этого слова, приводящая людей к общему знаменателю. В армиях мирного времени дисциплина означала подавление, и не в каком-то усредненном, а в самом абсолютном смысле, стопроцентный стандарт, в рамках которого девяносто девять солдат низводились до уровня слабейшего из сотни. Целью этого было сделать подразделение единым целым, свести солдат к единому типу, чтобы их действия могли быть предсказуемыми, а реакция – коллективной по духу, как в массе, так и по отдельности. Чем суровее дисциплина, тем меньше возможность проявления индивидуального превосходства, а следовательно, больше уверенности в исполнении приказаний.

Так, заменяя крепким отлаженным механизмом взаимодействия возможное проявление выдающихся качеств, военная наука преднамеренно приносит в жертву способности солдат ради повышения состава. Неизбежным побочным фактором всегда была социальная война – состояние, в котором солдат являлся продуктом постоянного воздействия многочисленной иерархии – от оружейной мастерской до снабженцев, – поддерживающей его активность на поле боя.

Арабская война отвергала такую дисциплину в пользу простоты и индивидуальности. Каждый мобилизованный должен был служить на линии огня и быть предельно самостоятельным. Эффективность наших сил состояла из эффективности каждого отдельно взятого человека. Мне казалось, что в нашей войне, строившейся на принципе расчлененности, сумма усилий одного человека могла быть равна по меньшей мере равнодействующей в какой-нибудь сложной системе.

В нашей практике мы не использовали на линии огня большого числа солдат, что нам удавалось, если только наша атака (в противоположность создаваемой нами угрозе) не была слишком расчленена по фронту. Духовная напряженность боя в изоляции делала «простую» войну очень трудной для солдата, требуя от него инициативы, выносливости и энтузиазма. Нерегулярная война была намного более интеллектуальной, чем линейная атака, намного более изматывающей, чем служба в комфортном подчинении мнимому армейскому порядку. Большое место отводилось партизанским методам борьбы: в обычной войне из двух человек, сражающихся плечом к плечу, один погибал. Наш идеал состоял в том, чтобы превратить сражение в ряд отдельных схваток, а наших рядовых – в эффективных союзников энергичных командиров.

Корабли прибыли в Акабскую бухту. Фейсал сошел на берег вместе с Джафаром, со своим штабом и с Джойсом – своим покровителем. Прибыли бронеавтомобили, Гослетт, египетские чернорабочие и тысячи солдат. Для восстановления шестинедельного перемирия приехал Фолкенхейн, который должен был связаться с турками, и его тонкий ум придал достоинства противостоянию. В Маане у турок было отдельное командование, возглавляемое бывшим командующим в Синае Беджетом. В его распоряжении находились шесть тысяч пехотинцев, полк кавалерии и конной пехоты, и он так окопался, что город стал почти неприступен с точки зрения стандартов маневренной войны. Теперь там ежедневно работало звено аэропланов и были сконцентрированы большие запасы провианта и боеприпасов.