службу на борту военного шлюпа. Ничего странного в этом не было. На всем протяжении долгой Пиренейской кампании множество наших малых военных судов курсировало у северных испанских берегов, и можно было представить, сколь рисков и тягот заключало в себе несение подобной службы.

Этот корабль, по-видимому, выполнял некое ответственное задание. Обстоятельства его, несомненно, тщательно изложенные на добротной, крепкой бумаге, отсутствовали вместе со страницами, которые непочтительные потомки автора пустили на крышки для банок с джемом или на пыжи. Однако становилось понятным, что судно осуществляло сообщение с берегом и поддержание связи с материковой частью страны, либо собирая данные разведки, либо снабжая информацией испанских патриотов и повстанцев, во всяком случае, некую деятельность подобного рода. Все это исходило из тех крупиц повествования, что мне достались.

Далее мы переходим к панегирикам в честь примерного матроса, члена экипажа, бывшего рулевым. На борту судна его знали под прозвищем Кубинца Тома, но не потому, что он был родом с Кубы, нет, он был чистокровным британцем, много лет прослужившим на флоте. Прозвище досталось ему из-за необычайных похождений юности на этом острове, подробностями которых он охотно делился с сослуживцами в своих побасенках, сиживая вечерами на баке. Он был умен, силен и не раз доказал свою храбрость. Косица его, как сообщает нам дотошный автор, была самой длинной и внушительной из всех, что носили моряки во всем флоте. Он неустанно заботился о ней, и, покоясь в чехле из кожи морской свиньи, она свисала до середины его широкой спины, будучи предметом обожания одних моряков и великой зависти других.

Нашего молодого офицера, упоминавшего об этом, несомненно, привлекали подобные качества Кубинца Тома. Такие отношения в то время были нередкими. Юнец, лишь заступивший на службу, оказывался под присмотром опытного моряка, учившего его, даже как подвешивать гамак, и часто они становились друзьями. Когда наш рассказчик поднялся на борт шлюпа, он встретил Тома после нескольких лет разлуки. Есть нечто трогательное в том, с какой теплотой он вспоминал встречу со своим наставником.

Далее нам становится известно, что для некоего задания на материке, о природе которых уже было упомянуто ранее, отрядили не испанца, а нашего храброго и стойкого матроса с его удивительной косицей. Приготовления его были недолгими. Сумрачным утром шлюп подошел к мелкой бухточке, чтобы причалить среди скалистых берегов. Спустили шлюпку, где Кубинец Том Корбин сидел на носу, а наш молодой герой (носивший имя Эдгар Бирн, что уже не звучит на этой земле) устроился на корме.

Несколько жителей деревушки, чьи серые каменные дома стояли в сотне ярдов от берега, в лощине, спустились к воде, следя за тем, как приближается шлюпка. Двое англичан вышли на берег. В своей простоте, а может быть, из-за удивления, крестьяне никак не поприветствовали их, в молчании подавшись назад.

Г-н Бирн, собравшись с мыслями, увидел, как Том уверенно шагнул вперед. Оглядел тяжелые, изумленные лица вокруг.

– Из этих много не выудить, – отметил он. – Отправляемся в деревню. Там точно есть винная лавка, где найдется человек посговорчивей, – у него-то мы и узнаем все, что нам нужно.

– Так точно, сэр, – отвечал Том, ступая вслед за офицером. – Немного болтовни на пути нам не повредит, я через всю Кубу прошел, а мой испанский тогда был куда как хуже нынешнего. Как у них говорится, «четыре слова, не больше», – вот и все, что я знал, когда меня ссадили с фрегата «Бланш» на том берегу.

С ним предстоящий путь казался легче, чем был на самом деле: однодневной прогулкой к горам. Им предстояло пройти весь день, прежде чем ступить на горную тропу, но что до того было мужчине, что пересек пешком Кубу, не зная и четырех слов по-испански!

Офицер и матрос шли по толстому сырому слою опавшей листвы, которую крестьяне собирали на улице, чтобы оставить гнить на зиму, а затем удобрять поля. Озираясь, г-н Бирн отметил, что все мужское население деревни следует за ними по упругому, пружинистому ковру. Из дверей домов глядели женщины, дети же, должно быть, прятались. Корабль селяне заметили издали, но ни один чужак не ступал на этот берег уже сотню лет, а может быть, и больше. Треуголка г-на Бирна, густые усы и невероятная косица матроса вызывали у них неподдельное изумление. Они толпились за спинами англичан, пожирая их взглядами, подобно островитянам южных морей, увидевшим капитана Кука.

Тогда-то Бирн впервые заметил маленького человечка в плаще и желтой шляпе. Сколь поношенной и выцветшей ни была она, все же сей головной убор выделял его из толпы.

Вход в винную лавку был словно высечен в кремневой стене. Владелец не присоединился к остальным на улице, напротив, он поджидал в ее темной глубине, где едва различимы были винные бурдюки, висевшие на гвоздях. То был высокий одноглазый астуриец со щетиной на впалых щеках, на чьем мрачном лице горел беспокойно блуждающий глаз. Узнав от английских моряков, что от него требовалось указать им, как добраться до некоего Гонзалеса в горах, он прикрыл свой глаз, словно медитируя. Затем, столь же внезапно, веки его распахнулись.

– Да, конечно. Это можно сделать.

Толпа в дверях одобрительно загудела, заслышав имя Гонзалеса, предводителя местных повстанцев. Бирн, расспрашивая о том, что их ждет, с радостью узнал, что французских солдат в округе не видели уже несколько месяцев. Не замечали даже малых отрядов этих нечестивых оборванцев. Отвечая на вопросы, лавочник наполнил глиняный кувшин вином, затем поставил его перед безбожными англичанами, бесстрастно прикарманив несколько мелких монет, брошенных на стол офицером в угоду неписаному закону тех мест: войдя в винную лавку, уходить без вина не полагалось. Глаз его беспрестанно двигался, будто бы выполняя двойную работу, но стоило лишь Бирну упомянуть о муле для поклажи, уставился в дверь, осаждаемую любопытными. В первом ряду, у занавески, стоял человечек в плаще и желтой шляпе. Он был совсем крохотным, настоящим гомункулом, но, согласно описанию Бирна, был забавно таинственным и самоуверенным: край его плаща был залихватски закинут на левое плечо, скрывая рот и подбородок, широкополая же шляпа сидела набекрень на его крохотной квадратной голове. Расположившись в дверях, он постоянно нюхал табак.

– Мул, – повторил виноторговец, уставившись на этого необычного, шмыгающего носом человечка. – Нет, сеньор офицер! В нашей бедной деревне нет для вас мула.

Рулевой, державшийся невозмутимо, как и подобает моряку в необычном месте, вполголоса произнес:

– Поверьте, сэр, пешком в этом деле вернее будет. Скотинку все равно пришлось бы где-то бросить, ведь капитан упоминал, что добрая половина пути по горам – сплошные козьи тропки.

Коротышка шагнул вперед, из-под плаща, в складках которого затерялась насмешка, послышался его голос:

– Чистая правда, сеньор. Народ здесь честный,