ль мни страдать?» — «Он говорил, быть тиби от ныне до века». Опять пошол путём-дорогой и приходит к бабам, что воду церьпали. Восплацют: «Долго ль нам этта горевать, кожа с рук выехала?» — «Отныне быть вам до века, горюйте тут». Приходит к мужикам, гди дрова кладут. «Долго ль нам, милый кресник, это горевать? — у него пытают. — Рукавиц на руках нету, и стали мы голы и босы (оборвались, вишь, вси) и оборвались совсим». — «Отныня быть вам до века, горюйте тут всё». Приходит ён к преподобному Марку. У него родители померли, и ён сидит и плацет: «Не надолго родителей хватило». Спромолвил Господень кресник: «Приподобный Марке, вот тиби пища». Говорит Марке: «Положь на стол, не могу в руки взеть, родители померли». И ён на стол положил пищу и простился и пошол. Приходит к отцю к матери домой, и отець и мать плацют по сыну, обидуются, что не живёт дома. «Не на то мы тебя ростили, что тебя дома не держать». — «А вы прощайтя, родители, меня, я пойду женитьця теперь, у хрёсного батюшка невеста благословлена про меня». Отець и мать унимают его, что «не бери, что ёна во гноищи и во скорбости; отець и мать ей пищи не дадут, с окна подают пищу (смород идёт, вишь)». Однако ён у родителей не спросился, а с родителям попростился, приеждяет в это великое царьсво, просится к царю во двор прямо. «Милаа царица государыни, допусти меня до твоей дочери». Говорила ему царица: «Ай же ты мой милый друг, нельзя допустить до дочери: весьма идёт смрад» (смород идёт, вишь). — «Ты не убойся, пусти меня, я в обручесьво беру себе». И он все проситця. И так восплацетця цариця по дочери своей: «Куда ю нещясну». — «Не плаць, не рыдай, подай рубашку сюда». Ну, ёна его свела в тую комату, гди она лежит больна. Он приходит, этот милый кресник, взял ю за правую руку: «Вставай, Мандалина, и пойдем со мною». Подала ёна ему руку; вся у ней скорбость выпала на пустёлю. Выстала ёна на свои ножки, одели ю, снаредили, повёл Господен кресник во Божью церьков в самое Вознесенье Христово. Тут их Христос и повенчял. И говорил ён милым кресникам своим: «Ступите ко мни на правую ногу, оставляйте жизь сесветну, а ступайте на жизь на тосветну. Отныне быть и до века». Больше нет и шабаш.

120

Жена из могилы[73]

Досюль играл молодець с девицей три года, и выдали эту дивицю за другого молодца, выдали в одну деревню, а за него не дали. Ёна жила замужем с ним три года. Потом сделалась она нездорова, стала у ней глотка больна; потом ю похоронили, ёна померла. Ёна жила в земли шесть недель, потом ёна в земли поправилась и выстала (с земли) ночью, и пришла к свому мужу. Ей там муж не пустил. Пришла она к отцу да к матери, и отець и мать ей в избу не спустили в ночное время. Пришла она к крёстной матери, и крёстна мать не спустила, и ёна опомнилась. «Пойду я к старопрежнему парочки, не пустит ли ён». И пришла она против окошка. Он сидит у окна, пишот, и ёна у него с окна подавалась в окно. Ён роботника розбудил и пошол за ней с тупорамы. Роботник, как увидал, и пошол назад домой; испужался, что съест, а ёна парочки старопрежней: «Мой парочка, возьми меня, я тебя не трону». Ён к ней пришол, ей обнял, и ёна сказала: «Ты меня горазно не прижимай, мои косточки належались». Ён ю взял в фатеру, замнул ю на сини в горницю и держал ю восемь недель там и не показывал никому, одевал и кормил. Потом пошли оны в церьков с этым парочкой. Пришли оны в церьков, и вси на ню смотрят, отець и мать, и муж, и крёстна. Мать говорит: «Это быдто моя дочька стоит». Вси оны переговариваются меж дудружком, и ёна услыхала, и вышли ёны из церьквы на крыльцо, отсюда матери она говорит: «Я ваша есь, помнитя, как я в такую-то ночь к вам ходила, вы меня не спустили. Потом я пришла к старопрежнему парочки, ён меня и взял, и кормил, и поил восемь недель, и одевал». И присудили ей: за старого мужа не дали ей назад, а с парочкой повенцяли, который взял её ночью. Тут моя сказка, тут моя повесть, дайте хлеба поисть, в городи я была, мёд пила, а рот кривый, а чашка с дырой, а в рот не попало.

121

Иван седьмой[74]

Досюль брат да сестра жили. Сестра замуж вышла, а брат женился. У брата и стала жонка погуливать маленько. Сестра то и слышит, што невеска погуливат. Брат и приходит к сестры, а сестра и спрашиваэт: «Што, братець, каково с жонкой живёте?» Он скаже: «Хорошо живём, сестриця». — «Любит ли тебя жонка?» — «Любит, — говорит, — хорошо». — «Ах ты братець, — говорит, — как ты е молодой, ничего не знаэшь. У меня, — говорит, — как есь муж постарше тебя, так он болше знаэт. Вот я жила три года без мужа, а муж был в Питери и вот, — говорит, — я всё жила умом. Затопила байну; идёт детина такой хорошой, молодый, красивый. "Ах, я с эхтым дитиной соглашусь". Он прошол, мне ничего не сказал. Ну, я, говорит, с горя зашла в байну, взяла головню, ну, и головнёй и сунула в себя (шутя говорит). Ну, той ночи муж приехал, говорит. "А, — говорит, — жонка, у тебя на пригорки, што-то пахне?" Он узнал, вишь, сразу. Поди-ка, братець домой, ска, и скажи жены што "я в бурлаки отправляюся", а сам сюды приди ко мни». Ну, он шол домой и жоны скаже: «Я пойду в бурлаки». Так она, вишь, плаче по ём: «Ой, красно солнышко, куды походишь, как я стану жить без тебя». Ну, он к сестры пришол и ночовал у сестры три ноци, и потом сестра ему и наказыват: «Пошол домой. Скажи своей жоны: "Вот, как дивья людям, как у жонок есь два или три полюбовника, так и везди место есь, а я, — говорит, — ходил, ходил, как у моей жонки нету, нигди места нету"». А она скаже: «Ой, е