действительно является забойщиком шахты № 5, что удостоверяется подписями и печатью. Эту справку она передала Шмае — может быть, пригодится ему в дороге. Еще одну такую справку она нашла в соседнем брошенном доме. Теперь уже не так страшно будет, если их и задержат. Ежели такое случится, пусть они скажут, что они горняки и возвращаются домой, а были на окопах, куда их силой погнали коммунисты…

Это необходимо было хорошо заучить, ибо, как успела убедиться хозяйка, немало людей, когда их задерживали, вырвалось таким образом из рук фашистов…

Ранним утром хозяйка накормила своих неожиданных постояльцев, дала им на дорогу кое-что из продуктов и, пожелав удачи, попрощалась с ними, как со старыми друзьями.

Отойдя несколько шагов от гостеприимного домика, Шмая оглянулся.

— Ты что-то забыл, друг? — спросил Данило Лукач.

— Забыл посмотреть номер дома. Когда-нибудь, если живы останемся, надо будет приехать сюда поблагодарить хозяйку или хоть написать ей письмо…

После того как они хорошо отдохнули, идти было куда легче, и они двинулись по степной дороге, по которой шли другие, должно быть, так же, как и они, жаждущие перейти линию фронта.

Дождь лил не переставая, и дороги развезло так, что огромные черные грузовики оседали в грязи. Немцы возили лес, бревна, доски, рыли траншеи, окопы, видно, примирившись с мыслью, что им преградили путь и они должны зарыться пока что в землю. С одной стороны, это радовало наших путников, но с другой — они понимали, что пересечь линию фронта и перебраться к своим стало гораздо труднее и опаснее. Остаться же в одном из рабочих поселков, которые попадались им на дороге, нельзя было, так как там стояли немецкие обозы.

И тут им неожиданно повезло. Они познакомились с группой шахтеров и присоединились к ним. Долго, настойчиво искали лазейку, чтобы перескочить на ту сторону, но все никак не удавалось.

Однажды ночью, когда, казалось, цель уже была близка, неожиданно из-за сарая, казавшегося пустым и заброшенным, появилось, словно из-под земли, несколько немецких автоматчиков. Послышалось знакомое:

— Хальт! Хенде хох!..

И вот они уже бредут по раскисшей дороге, окруженные конвоирами-автоматчиками, чувствуя на своей спине жуткий холодок автоматных глазков.

Долго гнали их. Из двадцати человек пятерых уже пристрелили тут же, на дороге, так как они не в силах были двигаться дальше. Наконец их пригнали к колючей проволоке, за которой тянулись длинные покосившиеся бараки. И тут впервые в жизни Шмая-разбойник, Данило Лукач и Шифра услыхали незнакомое слово — лагерь.

Прошло еще два часа. Новичков втиснули в переполненный барак. За стеной слышалась стрельба.

— Что это?

Старожилы успокоили их:

— Это часовые забавляются. Запугивают арестантов и себя подбадривают…

А издали доносился грохот пушек. Он не отдалялся и не приближался. По этому грохоту можно было судить, что фронт стоит на месте и ни одна из сторон не продвигается вперед.

У Шмаи-разбойника сразу же возникла мысль о побеге. Если б можно было договориться и все дружно бросились бы к воротам барака, снесли бы их и разбежались кто куда, верно, можно было бы спастись… Но прислушавшись к шепоту соседей, он понял, что это не так просто. Уже пробовали. Проволока вокруг лагеря — под электрическим током, и если даже вырвешься из барака, через проволоку невозможно пробраться…

Ночь была холодная и темная. Шмая старался разглядеть сквозь темень, кто сидит рядом с ним, но, кроме бородатого лица и испуганных глаз, ничего не мог различить. Он попытался заговорить с соседом, но тот смотрел на него удивленно, недоверчиво и упорно молчал…

Рано утром за стеной барака послышался гортанный крик, топот, лязг оружия и хриплый лай собак. Люди, не дожидаясь команды, вскочили со своих мест. Двери барака раскрылись с угрожающим скрипом, и раздалась команда:

— Выйти! Построиться! Шнель, шнель, швайн!

Дождь все не прекращался. Оборванные, обросшие люди, с ненавистью глядя на белобрысых молодчиков, бежали из барака, подгоняемые прикладами автоматов, и строились по четыре в ряд — мужчины отдельно, женщины отдельно.

Шифра рванулась было к Шмае, но солдат оттолкнул ее прикладом. Глаза девушки наполнились слезами. Неужели их разделят и она больше не увидит этого милого человека, на которого была вся ее надежда? И куда их погонят? Ночью она слыхала от одной старушки, что немцы недавно выгнали из барака больше ста задержанных, повели их к затопленной шахте и сбросили туда. Неужели и с ними будет так? Не укладывалось в голове, что человекоподобные существа могут так по-зверски поступать с ни в чем не повинными людьми. Как глупо все получилось!.. Погибнуть в бою, с оружием в руках — это тоже страшно, но не так обидно, как погибнуть здесь. И почему она не убежала тогда, когда такие же девчата, как она, ехали на грузовиках, в пилотках и шинелях?..

Грозный окрик автоматчика прервал ее мысли.

Она вздрогнула всем телом, оглянулась. На нее холодными неподвижными глазами смотрел белобрысый солдат. Возле него виляла хвостом огромная серая овчарка. Первое, что пришло в голову девушке, это броситься к Даниле Лукачу, к Шмае, которые стояли в нескольких шагах от нее, но тут она услышала громкое рычание. Казалось, страшный пес вот-вот разорвет ее.

— Мама! — крикнула она не своим голосом и прижалась к высокой худой женщине, которая обняла ее, как мать, и заплакала вместе с ней.

Скоро перед строем появился холеный офицер в пенсне. Окинув рассеянным взглядом поникших арестантов, он приказал отделить стариков и больных от работоспособных людей и повести их назад.

Длинная колонна узников вытянулась вдоль дороги. По обе стороны — конвоиры с автоматами и огромными овчарками. И вдруг с той стороны, где за колючей проволокой остались старики, больные и калеки, донеслись душераздирающие крики, мольбы о помощи, проклятья. Автоматные очереди прекратили шум, и скоро там воцарилась зловещая тишина.

Шмая на ходу обернулся, прислушиваясь к автоматным очередям. Дрожь прошла по всему телу. «Палачи, стариков и больных пристреливают!..» — промелькнуло в голове.

Понуро брела колонна. Все уже знали, что их гонят чинить дорогу. И еще знали, что в любую минуту их могут по дороге пристрелить так же, как стариков и больных, оставшихся в лагере…

Командовал конвоем пожилой толстый ефрейтор с одутловатым лицом и большими зелеными глазами навыкате. Он вел на поводке огромного рыжего пса, который все время рычал на узников, готовый каждую минуту броситься на несчастных.

Если Шмая еще недавно радовался тому, что дожди размыли дороги, мешая врагу продвигаться вперед, то теперь он их проклинал. Как мучительно трудно было, не разгибаясь, таскать булыжник, песок.