— Эй, мужики! Дави «малину»! — закричал Дядя и первым кинулся на кентов. Кого-то кулаком по голове огрел. Тот под ноги угодил. Второго за шиворот приподнял, с размаху лицом об стену ударил. А со всех нар неслись крики, ругань. Трещали шконки. Кто-то уже пустил в ход доски. Они ломались на головах и спинах. Люди стонали на полу и в проходах. Другие сослепу лезли под нары, надеялись хоть как-то уйти от этого побоища. Но где найдешь спокойный угол, когда весь барак кипит.

— Всем остаться на местах! — прогремело отрезвляюще. И не успели воры глазом сморгнуть, как в бараке снова загорелся свет. Но яркий до рези. Аварийный. В дверях стояла вооруженная охрана.

— Что здесь произошло? — появился Воронцов. И, увидев в бараке кентов, сразу все понял. Хотя не всех узнал. Избитые до черноты, иные из них не могли

встать. Лежали, охая на полу, под нарами. Досталось, правда, и бригаде Дяди. Ему кто-то руку ножом задел. Тот еще не почувствовал. В злости боль не ощущается.

— Конвой! Посторонних в штрафной изолятор! Всех до единого! Бригадира барака — ко мне! — распорядился Воронцов.

— А наш бугор при чем? — визгнул сявка.

— Что ж, он не должен нас защитить?

— Дядя не виноват! — осмелела бригада.

— Не дадим бугра, — вцепился в Аслана медвежатник.

— Вы, гражданин начальник, всех нас выслушайте. А уж потом решите про Дядю.

— Пришить нас хотели кенты. Вот и сцепились самую малость, — подтягивал штаны старый домушник.

— Значит, они сами к вам заявились? — уточнил Воронцов, сделав вид, что не знает причины драки.

— Нешто мы звали? Сами знаете, из-за чего свалка, — продирал подбитый глаз шестерка.

— Охрана! Оставить двоих у барака! В случае повтора тревогу дайте! А вы, бригадир, с утра ко мне, — повернулся Воронцов к Дяде. Тот кивнул молча. Вскоре кентов увели. И в бараке стало тихо.

Утром Аслан проснулся рано. Поднял всех, поторопил на завтрак и, приведя на работу, сам пошел к начальнику лагеря. Воронцов уже ждал Дядю.

— Проходи, бригадир, садись. Как рука?

— Пустяки. Царапина, — махнул рукой Дядя.

— Как думаешь, могут повториться нападения?

— В барак уже вряд ли сунутся. А вот в зоне поодиночке наверняка попытаются…

— Хорошо бы твоей бригаде временно вне зоны поработать. Пока мы здесь полный порядок наведем. Самый жесткий. Мы заставим фартовых подчиняться подлинному закону…

— Это уже ваше дело. Я вот о чем хотел сказать: с лесом на больнице плоховато. Много гнилого, разносортного. Бревна из перестойного леса на стены пускать нельзя. Нужен хороший материал. Тогда и работа пойдет. А то на перебор много времени уходит.

— Что ты предлагаешь?

— Я сказал. А вы решайте, как быть.

— Хорошо, Аслан. Я подумаю, посоветуюсь. Вечером скажу. Договорились? Дядя пожал плечами:

— Мне все равно. Я предупредил, чтоб потом не упрекали. А как решите, это уж ваше дело. Мне о том забот нет.

А вечером Воронцов пришел в барак. Оглядел всех. И попросил сесть поближе.

— Я вот с чем к вам. Больницу нам надо постараться закончить к весне. В старой совсем невозможно ни лечить, ни лечиться. Но леса, как сегодня выяснилось, у вас всего на педелю работы осталось. Это только четверть необходимого. Но и заготавливать его для нас никто не будет. Самим придется…

— Что? А болеть я не собираюсь. Мне больница до фени. Чтоб я еще лес валил.

— В тайгу? К медведям? Спасибочки. С меня конвоя по горло хватает.

— Ищите дураков не в нашем бараке! Кенты не пришили, так сами в петлю головой сунуться должны? Вам надо — вот и топайте. Валите лес.

— Тихо! Что пасти открыли? Чего вопите? Да ведь это для нас лучше. За кентов, какие в шизо сидят, нам другие воры мстить будут. Попытаются отплатить за тех. Понятно? Все предугадать не сможем. Где-то и прошляпим. А покуда в лесу будем, все уляжется. Успокоится само по себе. К тому же никакому медведю вы не нужны. Они эдакое дерьмо, как ты, майданщик, в жизни не ели. Это как пить дать. Может, и я не лучше, чем ты. Только помяни мое слово, сейчас нам лесоповал на руку. Надо это время переждать.

— Хитер, бугор, а жрать мы что будем?

— Продукты вам отпустят. И повар с вами поедет, — ответил Воронцов.

— А жить где?

— Три землянки есть. Все поместитесь.

— Вон оно как быстро! Даже согласия нашего не спросили, — недовольствовал медвежатник…

А через три дня бригада приехала в тайгу в сопровождении конвоя. И, оглядев охотничьи землянки, наскоро пообедав, взялась за работу. Осень в сахалинской тайге особая. Как добрая улыбчивая старуха. В цветастом ее фартуке чего только нет! Тут тебе и розовый лимонник, и дикий виноград — кислый, зеленый, как злоба. И малина — душистая, сладкая. Кусты кишмиша с ягодами крупными, приторно сладкими. Голубика, черника, рябина, грибы — все это так и просилось в рот. И мужчины, поработав час-другой, не перекуривали, а, улучив минуту, хватали в рот пригоршнями бруснику, алевшую на пнях, набирали стланниковых шишек полные карманы. И щелкали орехи, такие вкусные, каких никто еще не пробовал. А ягоды, словно дразня людей, стелились под ногами. Тут тебе и клоповка, и клюква, костяника и шикша к себе манят. Вначале все это без меры ели. А к вечеру разболелись животы. Куда там работать, спокойной минуты никому не стало! Тошнота к самому горлу подкатила. И если бы не повар, трудно пришлось бы бригаде. Но он вылечил. Отпоил всех отваром черемухи. И теперь уже спокойнее смотрели на таежные ягоды мужчины. Работали с утра до позднего вечера.

Тайга… Белотелые березы в обнимку с хмурыми елями стоят. Как старость и молодость. Одни — смеются, звеня сережками, другие — мохнатыми лапами с шалым ветром воюют, укрывают от него беззащитную белизну. Горит тихим осенним пламенем рябина. Как баба, которая собралась на гулянье и лучший наряд свой надела: выставилась напоказ. Мол, смотрите, кто со мною сравниться может? И все молчат, затаив дыхание, рябиной любуются. А она, как нарочно, багряные кудри алыми гроздьями украсила. Крупными, блестящими. Ну, куда другим до нее? На что мужики в бригаде Дяди тертые да бывалые, а завидели рябину и будто онемели. От красы? Иль оттого, что умеет она каждому свое напомнить? Вон и Аслан погрустнел тогда. Жену вспомнил. Тоже, как и эта, одна живет. Хороша! А вдова соломенная… И краса ее — туман. Загляни в сердце — одна горечь да слезы. Вот и ягоды рябиновые — кисло-горькие, будто горе бабье… Лишь к утру оно просыхает на подушках.

Медвежатнику в рябине свое видится. Украшения жемчужные и бриллиантовые он такими же гроздьями воровал. Давным-давно. Радовался тогда. Ох и дорого они стоили! Теперь жизнью за них не рассчитаешься. Тоже старость к земле гнет. Но другая у него седина. Иною и кончина будет.

Звенят топоры в тайге. Им вторит умирающий стон спиленных деревьев. Тайга удивленно смотрела на людей. Ведь ничего плохого она им не сделала. За что же губят они ее? Зачем от зари до вечера настырными муравьями тянут они из нее бревно за бревном? Складывают в штабели. И снова идут в глухомань.