class="p1">Он ускорил шаг, и Настя, сама не зная зачем, подстроилась под его темп, оставляя Капитолину позади. Они шли рядом, и разговаривать совсем не хотелось, потому что вокруг бушевал яркий майский день, рассыпавший по деревьям и кустам нежную зелень первой листвы. Воздух влажно и легко пах сиренью, что белой кипенью подражала облакам в синем небе. Настя почувствовала, как рука Саши легла на её ладонь и тихонько сжала пальцы.

— Я давно хотел тебе сказать… — проговорил он громким шёпотом, от которого у Насти гулко и часто забилось сердце. — Давай после школы поедем на Магнитку!

Его предложение оказалось таким неожиданным, что Настя расхохоталась:

— Куда?

— На Магнитогорский металлургический комбинат. — Сашины глаза оказались напротив её глаз. Он не отпустил её руку, глядя напряжённо и ищуще. — Недавно там запустили первую домну, а скоро заработает вторая, третья. Представляешь, какая мощь! Какой размах! Мы будем жить в бараках, летом задыхаться от жары, а зимой коченеть от холода. Нам будет трудно, очень трудно, но мы достроим комбинат и выстоим, проверим себя. Хочешь?

В его каштановых волосах путалось солнце, и рука была надёжной и тёплой. Насте очень-очень захотелось сказать «да» и пойти с ним на край света. Но она была рассудительной девушкой, поэтому ненадолго задумалась и только потом осторожно взмахнула ресницами:

— Я подумаю.

* * *

Всё то время, пока Тихон был в отпуске, Капитолина старалась как можно реже выходить из комнаты, молясь, чтоб никто не обратил внимание, как при виде Тихона позорно пунцовеют её щёки.

«Хуже всего то, что маленький Волька прилип к Тихону как банный лист», — подумала Капитолина с лёгким оттенком зависти, которую она списала на раздражение.

Целыми днями брат таскался за Тихоном как хвостик и время от времени переспрашивал:

— А ты на самолёте летал?

— Летал, — говорил Тихон.

— И сам рулил?

— На самолёте не рулят, а пилотируют.

— Когда я вырасту, я тоже стану лётчиком. Как вы думаете, дядя Тихон, меня возьмут?

Честно сказать, Капитолина и сама была бы рада засыпать его вопросами: не страшно ли там, в вышине, между облаков, когда земля кажется маленькой, а солнце большим? Но не станешь же крутиться под ногами, как маленький Волька, и влюблённо заглядывать в глаза, видевшие вблизи огромное небо.

«Дядя Тихон»! Капитолина раздражённо фыркнула и крикнула в глубину кухни:

— Воля, отстань от взрослых, пойдём лучше погуляем. Мама разрешила зайти в булочную и купить тебе леденец на палочке.

Володя просиял, но тут же переспросил:

— А Настя пойдёт?

— Конечно, пойдёт. Иди, собирайся.

— Можно я с вами? — спросил Тихон. — Я тоже люблю леденцы на палочке.

— Нельзя, — жёстко отрубила Капитолина и кивнула на тетрадь в его руках. — Тебе надо учить. Я смотрю, ты не расстаёшься с формулами.

Тихон покаянно опустил плечи:

— Ты понимаешь, заштормовал я в тригонометрии, а лётчику без неё никак нельзя. Вот и приходится сидеть день и ночь. — Он хлопнул ладонью по тетради. — Но я добьюсь своего. Я знаешь какой упорный.

— Мне ли не ведать, — иронично протянула Капитолина, потому что вспомнила, с какой настырностью Тишка дёргал её за косички. Ещё любил подкараулить в кухне и с диким криком выскочить из-под стола. Один раз она с перепугу разбила стакан с чаем, а потом гонялась за обидчиком по всей квартире и лупила по спине мухобойкой.

Наверное, Тихон тоже подумал о чём-то подобном, потому что протянул руку и легонько дёрнул её за прядку волос. Она шлёпнула его по пальцам и убежала в смятении, слыша, как дробь от её шагов эхом рассыпается по коридору.

— Я всё равно пойду с вами, — крикнул Тихон вдогонку, — потому что я завтра уезжаю!

— Как? — Капитолина остановилась, словно наткнулась на невидимый барьер.

Тихон грустно улыбнулся:

— Обычно. Отбываю в строй. Увольнительная заканчивается.

— Но почему так мало? — невольно вырвалось у Капитолины, но она тотчас взяла себя в руки и приняла независимый вид. — Хорошо, раз ты сегодня последний день, то можешь идти с нами за петушком на палочке.

Хотя на душе стало грустно и пусто, она постаралась беспечно засмеяться, но смех получился ненатуральным и ломким, будто хруст первого снега под ногами.

На прогулке она шла позади всех и наблюдала, как взгляды встречных девушек при виде лётной формы Тихона вспыхивали восторгом и обожанием. Беспечно болтая с Настей, он шёл за руку с Волькой, но всё время оглядывался на неё, и Капитолине приходилось постоянно быть начеку, чтобы вовремя отвести глаза в сторону.

Она силилась понять, почему у Насти получается говорить с Тихоном непосредственно и весело, а у неё нет, и злилась и на себя, и на Тихона, и на окружающих девушек, что бессовестно строят глазки незнакомому курсанту.

Взрыв произошёл вечером, когда вся семья собралась за ужином.

— Папа, иди кушать, — позвала Капитолина. Знала, что ему не нравится лакейское «кушать», но сказала специально, чтоб позлить, словно внутри неё кто-то нашёптывал на ухо мелкие пакости.

Но папа, дорогой папа, умел читать мысли домашних, как открытую книгу. Лёгким движением он перехватил её руку с пустой тарелкой, посмотрел в глаза и тихо произнёс:

— Капелька, что с тобой? Кто тебя обидел?

— Никто!

У Капитолины запрыгали губы и задрожал голос. Да что там голос! Даже нос задрожал. Чтоб не разрыдаться при всех, она стремглав выскочила из комнаты и понеслась во двор к поленнице дров. Ступеньки лентой скользили под ногами в домашних тапочках. Из дверей пахнуло сыростью и холодом. Не обращая внимания на мелкий дождик, она забилась в щель между поленницами и глухо пробормотала:

— Никто, никто меня не обидел. Но почему же мне так плохо?

Капитолина закрыла лицо руками, но внезапно поняла, что не одна, а кто-то стоит рядом. Она узнала бы его, даже не открывая глаз.

— Капа, я хотел тебя спросить, можно мне написать тебе письмо?

Вскинув голову, она охватила взглядом его всего — высокого, рыжеволосого, с нежным румянцем и рассыпанными по щекам брызгами солнца. Тихон робко смотрел на неё и боялся пошевелиться. По верхушкам поленниц гулял ветер. Под его ударами качало ветками одинокое дерево в углу двора. Сбиваясь в стаи, над городом сгущались бурые тучи. То ли от ветра, то ли от туч, то ли от зыбкого закатного света, но Капитолина ощутила, как её душа медленно наполняется радостью, словно свеча разгорается.

Легко вздохнув, она улыбнулась:

— Конечно, пиши. И я тебе писать буду. Обещаю.

Тихон снял китель, бережно накинул ей на плечи и сказал:

— Пойдём домой. Холодно. Ты простудишься, — но с места не сдвинулся.

* *