Но фараоны, пусть какие угодно великие, были всего лишь людьми. Не больше и не меньше, чем Наполеон…

— Я действительно долго изучал эту гипотезу: власть, которая заставила столько мечтать друзей и врагов Сегира, в этом мире не существовала…

— Таким образом, вы спасли брата, ничем не повредив его открытию, ибо оно не могло развиваться. Вечность? Этот вопрос выше нас, Фижак. Мое единственное преимущество над вами состоит в том, что я, без сомнения, смогу первым составить об этом собственное представление, и в самое ближайшее время…

— Как объяснить, что Сегир приблизился к этой силе как никто другой?

— Если природа власти фараонов и временна, письменность их не становится от этого в меньшей степени ключом к Вечности. Теперь давайте снова посмотрим на эту сцену. Сегир устремляется к вам, ибо он нашел способ расшифровать древнеегипетскую письменность. На улице он сходит с ума от радости. Он может перевести первые иероглифы и произнести слова этого языка. Птолемей, Рамсес… Имена фараонов.

И в этот момент на него нападают. Он умирает, но сначала произносит слова священного языка, что открывает дверь в Вечность. Слова, которые ни один человек не произносил за последние полторы тысячи лет. Ваш брат — дешифровщик. Этот дар делает его уникальным. И вчера, и сегодня. Появится ли на земле еще кто-нибудь, способный читать, понимать, произносить эти слова так, как это сделал он? Представится ли новый случай? Знает только будущее. Но тогда он один говорил как фараон. 14 сентября 1822 года, между жизнью и смертью, в этом состоянии, когда тело лишается чувств, а разум освобождается, он извлек власть письменности, которую невежественный или испуганный император в свое время погрузил в забвение. Для того ли, чтобы узнать и постигнуть Вечность? Звуки и знаки спрашивают Сегира, а он их понимает. Наконец-то звучит долгожданный призыв. Вопрос: хочет ли он Ключи Сновидений? Он отвечает: да. И он даже хочет идти дальше… В этот момент вы догадываетесь о последствиях. Жизнь взамен Вечности. И тогда вы разбиваете дверь, которая туда ведет. И священные слова фараонов вновь возвращаются в забвение…

Фижак постепенно приходил в себя.

— Вы тоже так думаете. Если власть письменности фараонов реальна, она служит для того, чтобы открыть дверь иного мира…

— Ваш рассказ это подтверждает.

— До сего дня я полагал, что пытаюсь убедить себя в этом, чтобы оправдать свой поступок.

— Нет, Фижак, вы действовали правильно и не разрушили того, что могло быть полезным для людей. Расшифровка письменности не могла прийти на помощь амбициям Наполеона.

Она могла лишь помочь ему красивее умереть…

— Власть, о существовании которой мы с вами знаем, не умея ее достичь…

— То же самое было бы и с Сегиром… Таким образом, вы его ничего не лишили.

Он улыбнулся:

— Как я жалею, что не поговорил с вами раньше…

— Ваше молчание позволило мне жить все это время, и, как ни парадоксально, пока мы тут говорим про Вечность, жизнь моя уходит…

Я видел этот прекрасный свет. Мне так хотелось закрыть глаза, чтобы он унес меня. Уйти по следам Сегира, встретиться с Морганом, Орфеем и моим отцом-книготорговцем…

— Фарос? Что с вами?

— Я же говорю. Я ухожу, только и всего…

— Что делать с тем, что мы знаем?

— Промолчав, вы, без сомнения, отодвинули угрозу другого преступления, жертвой которого мог бы стать ваш брат.

Те, кто хотел узнать чрезвычайную власть ключа к Богу, не остановились бы ни перед чем… Вы спрашивали мое мнение? Я отвечал, что чудесная сторона расшифровки должна остаться тайной. Сегодня другое дело. Говорить? Но говорить должны не вы. Никто не поймет столь длительного молчания. Однако ведь не запрещено, чтобы правду рассказал кто-то другой…

Когда страсти улягутся.

— Простите за откровенность, Фарос… Вряд ли это будете вы. Однако эта история не растворится в забвении. Все, что предположил дешифровщик, не будет принадлежать только тому, кто поведал историю, ведь так? И то, чего он не узнал, останется закрытым навсегда.

— Вы желаете, чтобы об этом когда-нибудь узнали?

Поразмыслив, он ответил:

— Да. Я полагаю, надо рассказать о тайне Шампольона.

Чтобы почтить память моего брата и его самого тоже. Я видел сомнение в его взгляде. Неотвязные вопросы Изабеллы N. убедили его, что самое главное от него ускользнуло. Потому он и отправился в Египет. Он неутомимо искал то, что скрывала пелена. То был бесполезный поиск, и я тоже виновен, ибо не открыл ему правды. Я ношу в себе частицу той болезни, что подкосила его и привела к гибели. Несмотря на все ваши усилия, вы не сможете простить мне этой ошибки. Перед смертью он сказал мне, что верит, будто не раскрыл тайны фараонов. Я не ответил. Я продолжал лгать, и получился такой вот парадокс. Чем больше Изабелла его обманывала, тем больше он приближался к главному. Как бы то ни было, я уверен, он бы утешился, если бы узнал, что правда наконец стала известна и что он ее предвидел: 14 сентября 1822 года он нашел тайный смысл письменности фараонов, но божественные слова так и остались в глубине ночи, отведенные моей рукой… А жизнь…

— Есть и другие причины, которые обязывают нас раскрыть эту тайну.

— Какие?

— Письменность фараонов имеет власть, ибо указывает путь к Вечности, открывает дверь. Но не только. Вот вам мое заключение: мы все правы, и мы все неправы. Ватикан, Бонапарт, наше ученое трио, конкуренты Шампольона, он сам и Изабелла — все мы думали, что за пеленой находится нечто огромное и бесконечное. Это так, но ваш рассказ, мой дорогой Фижак, говорит о том, что оно закрыто для смертных. Земные великолепия фараонов — всего лишь кулисы огромного мира.

Главная же часть его скрыта и останется скрытой навсегда. И все, будь то друзья или враги Сегира, должны это знать.

— А не слишком ли рано сейчас?

— Действительно… Вокруг этой темы не утихает огонь страстей.

— Враги Шампольона сильны… Не все они — ровесники Жомара. Сегодня еще найдутся те, кто станет утверждать, будто мы лжем или отчасти скрываем тайну…

— И те, кто будет убежден, что до сверхъестественной власти древнеегипетской письменности рукой подать. И пытаться ею овладеть.

— Надо подождать, пока открытие Шампольона не будет признано всем ученым сообществом.

— И пока иероглифы не выдадут все свои земные тайны…

— По-вашему, Фарос… Сколько лет?

— Сто пятьдесят?.. Мелочь по сравнению с возрастом фараонов…

— Увы! Я не знаю никого, кто мог бы рассказать об этом в столь отдаленном будущем.

— Это лишь плохо поставленный вопрос. Возможно, у меня имеется решение. Если Бог даст мне еще чуть-чуть пожить…

Я ухожу с легким сердцем. Завтра или послезавтра мое тело предадут земле на кладбище Пер-Лашез. В процессии непременно будет старик Жомар, я в этом уверен. И уже сейчас я смеюсь над тем, что он скажет: «Я остался последний!» Он будет идти во главе процессии, весь такой торжественный и прямой. Еще бы: ведь он хоронит последнего товарища Жана-Франсуа Шампольона. Быть может, он произнесет несколько приятных слов о востоковеде Фаросе Ле Жансеме.