На фотографии, которая появилась двумя месяцами ранее в «Вашингтон пост», Лемкин выглядит официально: белая рубашка с галстуком, пристально смотрит в камеру, губы поджаты, брови нахмурены – сосредоточен на своей цели. В удостоверении личности указано, что глаза у него голубые, волосы черные с проседью, вес 176 фунтов, а рост ровно пять футов и девять с половиной дюймов.

Первым делом Лемкин добрался до Лондона. Там он встретился с Эгоном Швельбом, сочувствовавшим его планам чешским юристом, главой Комиссии ООН по военным преступлениям{564}. До войны Эгон представлял в Праге антифашистов, беженцев из Германии, а теперь параллельно общался с Лаутерпахтом. Они поговорили о геноциде и ответственности, и Лемкин выдвинул идею: снять фильм, который поспособствует поиску сбежавших военных преступников. Из этой затеи ничего не вышло. Из Лондона Лемкин отправился в Германию, в Нюрнберг, и добрался туда в начале июня, разминувшись на несколько часов с Лаутерпахтом. В тот день в суде настала очередь Фрица Заукеля, он отвечал на обвинения в использовании принудительного труда в Германии. Заукель сообщил судьям о встрече с Франком в Кракове после возвращения того из Лемберга в августе 1942 года. Франк уведомил Заукеля о том, что уже направил в Рейх 800 000 поляков, но с легкостью наберет ему еще 140 000{565}. С людьми обходились как с дешевым ресурсом.

Удостоверение, выданное Лемкину в военном министерстве. Май 1946

В субботу 2 июня Лемкина пригласили на встречу с Робертом Джексоном. Он изложил цель своего приезда в Европу: помочь военному министерству оценить последствия решения выпустить эсэсовцев из фильтрационных лагерей. Более 25 000 тысяч эсэсовцев уже отпущены, сообщил Джексону Лемкин{566}. Прокурор, явившийся на встречу вместе со своим сыном Биллом, выразил удивление, поскольку СС была объявлена преступной организацией и члены ее подлежали уголовному преследованию. Втроем они обсудили также работу Лемкина, связанную с процессом в Токио, и было бы странно, если бы Лемкин не вставил в этот разговор слово «геноцид». Хотя формально он не состоял в команде Джексона, но, именуя себя его «юридическим консультантом», Лемкин лишь немного подправлял реальность{567}. Ему выдали пропуск, позволявший посещать офицерскую столовую в Нюрнберге и питаться на уровне полковника, однако я не нашел официального пропуска в судебный зал, и архивисты не смогли показать мне фотографию из зала № 600, на которой присутствовал бы Лемкин. Много часов я копался в архивах Getty Images, но тоже ничего не нашел.

Тем не менее очевидно, что Лемкин побывал во Дворце правосудия, где пытался залучить прокуроров, а также – что стало большей для меня неожиданностью – поговорить с адвокатами. Бенджамин Ференц, младший член команды Джексона, описывает растерянного, даже растерзанного Лемкина, постоянно пытавшегося привлечь внимание прокуроров. «Мы были по горло заняты», – припоминает Ференц, и никто не хотел разбираться с концепцией геноцида, «не было у нас времени об этом думать». Команда обвинения предпочла бы, чтобы ее оставили в покое и дали возможность «добиваться приговора за массовые убийства»{568}.

Более доброжелательно отнесся к Лемкину Роберт Кемпнер, которому он годом ранее, в июне 1945-го, подарил свою книгу. По воле Геринга Кемпнер лишился юридической практики в Германии, а потом и вовсе был изгнан из Рейха. Теперь он играл важную роль в команде Джексона: роли переменились: гонитель и жертва поменялись местами, и Кемпнер готовил обвинение как раз против Геринга. Кемпнер позволил Лемкину пользоваться своим кабинетом во Дворце правосудия (№ 128) как местом для отдыха и штаб-квартирой, откуда Лемкин смог возобновить свою кампанию{569}.

Через три дня после встречи с Джексоном Лемкин написал пространный меморандум, отстаивая свою концепцию геноцида. Трудно сказать, был ли этот текст написан в ответ на запрос американского прокурора – лично я в этом сомневаюсь. Документ под заголовком «Необходимость развивать концепцию геноцида на процессе» был послан Кемпнеру 5 июня. В нем довольно пространно обосновывалось, почему именно «геноцид» – наиболее точный термин для определения намерения подсудимых истребить национальные, расовые и религиозные группы. Не столь всеохватывающие термины – «массовое убийство», «массовое уничтожение» – недостаточны, поскольку не могут передать главное в этом преступлении: расовую мотивацию и желание уничтожить целые культуры. Как оскудели бы все мы, писал Лемкин,

Он старался продемонстрировать, что озабочен уничтожением любых групп, не только евреев. В перечне жертв нацизма Лемкин выделяет поляков, цыган, словенцев и русских. Не следует подчеркивать «исключительно еврейский аспект», поскольку это позволит Герингу и прочим обвиняемым «использовать зал заседаний для антисемитской пропаганды». Обвинение в геноциде должно стать частью более общей стратегии, которая даст возможность представить подсудимых врагами человечества, а их преступление – особо опасным, превосходящим даже «преступления против человечества».

Лемкин послал отредактированную версию меморандума Томасу Додду, американскому юристу, который вел дело Франка. К этой версии он приложил новый материал, подогнав документ под интересы адресата и добавив парочку чешских имен (Бусса и Дворжака) к списку тех, кого немцы уничтожили бы вместе с народом. Он написал также новый раздел в доказательство того, что «немецкий народ – это Каин, убивший Авеля» и необходимо принудить его к пониманию того, что нацисты убивали отдельных лиц не как случайных и произвольных жертв, но ради определенной цели – «уничтожения братских народов». Письмо Лемкина завершалось предостережением: если в приговоре будет опущено обвинение в геноциде, это будет выглядеть так, «словно обвинение не привело достаточно убедительных доказательств»{571}. Никаких свидетельств о влиянии, оказанном этим письмом на Додда – в ту или другую сторону, – не осталось.