Именно она заметила, что от камня к камню тянутся тонкие извивающиеся стебли. Попытавшись поднять один, она увидела, что тот уходит под ближайший камень, прижавший его к земле. Первый с трудом поднял его и отбросил было в сторону, но что-то остановило его бросок и камень рухнул на землю у его ног — расколовшись от удара на две части, в которых обнаружилась сочная желто-оранжевая мякоть.

В тот день их запасы у потока существенно увеличились. Первую находку они принесли туда, расколов еще на несколько частей — с остальными Первый сделал очередное открытие, осознание значения которого пришло намного позже.

Перевернув обманчивый плод на бок, чтобы легче было приподнять его, он случайно толкнул его — и плод покатился в сторону. Совсем не туда и не долго — но со второго раза он направлял и придерживал катящийся плод, Лилит запустила другой, и до самого конца дня они носились к потоку и обратно наперегонки.

Но все равно — необходимый для его отлучки запас пищи собирался слишком медленно. У Лилит проснулся совсем не слабый аппетит — хорошо, если к утру от их дневной добычи половина оставалась. Странно — в имитации макета Первый такого за ней не замечал. По всей вероятности, там плоды были питательнее.

Одним словом, самое время было переходить на животную пищу. Оставалось только выяснить, как. Как поймать хоть какого-то зверька и как переубедить Лилит, с самого первого дня на планете наотрез отказавшуюся есть их.

Ответы на все вопросы дал оранжевый монстр.

Однажды ночью их разбудили отчаянные, яростные звуки, издаваемые их неизменными лохматыми спутниками в погоне за пищей. Первый уже давно засыпал и просыпался без малейших угрызений совести за бездарно потраченное время. Оставить Лилит он все еще не решался, ночью на планете делать было нечего, а за день он так уставал, что к концу его, вытянувшись рядом с Лилит на берегу потока, сразу же отключался от действительности. Почти сразу же.

Вскочив, он ошалело завертел головой во все стороны, но в темноте ничего не разобрал. Лишь услышал, что звуки — в которых вдруг появились уже знакомые ему заливистые нотки горячего азарта — удаляются вглубь зарослей. От того места, где они складывали свои не слишком богатые припасы.

Лилит тоже это поняла и опрометью бросилась к ним. Догнав ее, Первый увидел разбросанные во все стороны оранжевые плоды — на некоторых из которых явно не хватало значительной части. Лилит поднимала их по одному, разглядывала и складывала назад — с низким угрожающим ворчанием. Которым их встретили зверьки во время первой встречи. И которое он никогда прежде не слышал от нее.

Лохматые вернулись, словно притянутые знакомыми звуками. Они вынырнули из зарослей совершенно беззвучно — один тяжело дышал, вывалив набок язык, у второго рот был чем-то занят и только бока вздымались и опадали. Подойдя к Лилит, он положил к ее ногам свою ношу — светлый пушистый комок. С откинувшимися в сторону длинными ушами.

Мир изменил тактику. Вместо того, чтобы подсовывать им приманки, он решил их самих превратить в одну из них. Включив их в пищевую цепочку — впрочем, на самом низшем уровне. Зачем ушастому надрываться, выискивая себе пищу, если можно легко поживиться уже собранными ими плодами?

Лилит снова заворчала — громче и с явным возмущением — наклонилась, запустила пальцы в пушистый комок, рывком подняла его … и тут же отшвырнула от себя. Отшатнувшись с пронзительным воплем.

Лохматые издали короткий удивленный звук, переглянулись и так же одновременно уставились на Лилит снизу вверх, сведя брови над носами с видом крайнего недоумения.

Первый подобрал отлетевшего в его сторону и не подающего никаких признаков жизни ушастого и тут же увидел, что шкурка у него на груди разорвана и пропитана кровью. Он перевел не менее озадаченный взгляд на мохнатых. Если ушастый повелся на уловку мира, почему они не воспользовались легкой добычей?

И тут его осенило. На этот раз мир превзошел самого себя. Подключив к своей неизменной изобретательности острую наблюдательность.

Их зверьки приняли Лилит с самой первой встречи. Лохматые вообще повсюду следовали за ней по пятам, с удовольствием включаясь в любые ее мероприятия. Они даже в поток за ней — у Первого не было никаких иллюзий в отношении их предпочтений — увязывались, смешно копируя ее движения.

Сколько уже дней они наблюдали, как Лилит приносила все свои находки к потоку …

Сколько уже вечеров Лилит первым делом хваталась за оранжевые плоды …

Сколько уже раз она наотрез отказывалась разнообразить свою растительную пищу животной …

Мир решил не в новую пищевую цепочку включить их всех, а окончательно разорвать именно ту, к которой его собственный создатель подводил свою первородную — чрезмерно, как выяснилось, терпеливо.

Проще и быстрее всего было переубедить ее внушением. Особенно в ответ на откровенную манипуляцию его окончательно зарвавшегося творения. Но в памяти Первого еще прочно сидел категорический запрет Творца на вторжение в постороннее сознание. Запрет, который тот неизменно подтверждал собственным примером.

И с миром до сих пор наиболее результативными оказывались неожиданные, асимметричные ответы на все его выпады.

А с Лилит, наоборот, лучше действовать ее же тактикой — дав ей заодно понять, что он оценил все ее предыдущие предложения.

Уже надорванная шкурка стащилась с ушастого легко. В расправленном виде она оказалась куда больше, чем когда в нее был завернут ее хозяин. Так, пожалуй, десятка таких хватит, подумал Первый, чтобы и Лилит надежно завернуть, когда наступит холод.

Под шкуркой обнаружилась мягкая, но пружинистая масса, довольно прочно сидящая на прочном каркасе. Первый протянул ее Лилит — тем самым жестом, который был заложен во всех первородных для обеспечения их совместного выживания.

Лилит подозрительно покосилась на подношение, потерявшее какое бы то ни было сходство с ушастым. По лицу ее скользнула тень нерешительности, тут же согнанная гримасой отвращения — и она снова отчаянно замотала головой.

В арсенале Первого не осталось ничего, кроме немыслимого мысленного воздействия — и личного примера. Шумно выдохнув, он поднес бывшего ушастого к лицу, зажмурился и впился в него зубами.

По настоянию Лилит он уже пробовал несколько плодов — чтобы не допустить насилия, к которому она норовила прибегнуть, пытаясь впихнуть ему в рот особо понравившиеся ей виды пищи. Ни один из них ему не понравился. То приторно-сладкие, то остро-терпкие, они еще и отвратительно хрустели. В пище у него не было жизненной необходимости, поэтому он даже не испытывал удовольствия от насыщения —