В первый же день из зарослей кустарника донесся отчаянный вопль: парень отошел, как он объяснял, погулять.

— Как отошел, оглянулся, сразу понял — сам не вернусь! Не понимаю, где что, никаких примет, все одинаково везде! Сразу и заорал…

Но это был разумный парень, без претензий. А вот некая девица, воспитанная психическим факультетом, так вот ушла и не вернулась. Настроение у девицы изволило быть скверным, требовало одиночества, а такие мелочи, как необходимость принимать во внимание реальность, вообще замечать происходящее вокруг, на психическом факультете рассматривались всегда как презренные выдумки болванов, не способных подняться до сияющий вершин теории.

Девица ушла погулять после завтрака и не вернулась ни днем, ни к ужину. Дело было, прямо скажем, жарким. Экспедиция, конечно, работать уже не могла — только искала девицу. Каждый день делали маршруты, стреляли в воздух, кричали.

Ночью били в било — кусок лемеха от плуга, подвешенный на крученой веревке у дерева. Каждые двадцать минут ночной дежурный должен был лупить по билу обухом топора.

Наутро Михалыч пулей помчался в Писеево — большое село на левом берегу Енисея. Помчался он и к местному начальству и подал заяву в милицию… человек пропал в тайге! Себе на горе, и без малейшего толку.

Самым эффективным оказалось обратиться к своему брату-экспедишнику, ко всем партиям, стоявшим поблизости «в поле», и к местным, писеевским охотникам.

И экспедишники, и охотники сразу, получив известие, бросали свои дела и отправлялись искать непутевую Светку Загонову.

По знакомству вышли на речников, и тут тоже не было вопросов. Пока не было сделано дело, все суда, которые шли по этому участку реки, давали звуковые сигналы — попросту говоря, непрерывно гудели, обозначая, где река.

В лесхозе помогать взялись серьезно: переправили на правый берег старый гусеничный вездеход, специально для тайги, и за два дня шофер гусеничного вездехода сделал до пятнадцати заездов во все стороны света.

На утро третьего дня надежд оставалось немного.

— Последний маршрут…

Михалыч понимающе кивнул, а шофер шел к машине с виноватым каким-то лицом — словно это из-за него никак не могли найти девицу.

— В общем, начальник, там, и правда, еще не смотрели… Может, найдут, — утешал старый охотник Никодимыч.

— А если нет, — вносил Никодимыч последнюю ясность в вопрос, — тогда поднимаю поселковый совет, прочесывать будем. Если в последнем месте нет — тогда уже труп надо искать.

Народ потянулся в пеший маршрут, и Никодимыч инструктировал парней:

— Если медведь, особенно если крупный — не лезьте! Все равно покойнице уже никак вы не поможете, а это может быть опасно…

Тогда Михалычу тоже мучительно хотелось самому поехать на вездеходе, или идти в пеший маршрут. И чтобы что-то делать самому, причем делать руками и ногами, телесно. И потому что так ведь — проще. Самое трудное — не бегать по горам и лесам, а думать и все правильно организовать. Михалыч это знал. Уже много лет водил он экспедиции, и все чаще не делал сам, а организовывал, чтобы сделали другие.

Этот последний маршрут шел в место, которое по старой памяти называлось «пихтоваркой» — когда-то, лет двадцать назад, здесь стоял деревянный сарай, и в нем собирали в бочках пихтовую смолу для отправки на скипидарный завод. Жуткая колдобистая дорога с тех пор ни разу не обновлялась, бурелом, непросыхающие все лето лужи глубиной до полуметра.

Пятеро парней вышли на полпути, начали прочесывание. Шофер доехал до развалин «пихтоварки», стрелял там в воздух и кричал. Никто не вышел к вездеходу, не подал ответного голоса. Ветер приносил только запах нагретой травы, невнятный шелест молодых осин, да жужжание бесчисленных насекомых. Парни не нашли ни Светки, ни малейших признаков, что она вообще была когда-то на свете.

Вездеход пошел по той же дороге; шофер останавливался время от времени, стрелял в воздух, кричал, сложив рупором руки. За одним из поворотов дороги лежала пропавшая Светка. Вышла и улеглась поперек свежих гусеничных следов, чтобы уж никак не удалось ее объехать.

История закончилась как будто бы, вполне благополучно. Светку отправили в город. Участникам событий выставили много водки. Никодимыч жалел, что дни его славы позади, но радовался чрезвычайно. Волоски на челе Михалыча наконец перестали седеть.

И вот тут выяснилась одна прелюбопытная деталь: начальство в районном центре интересовалось в основном тем, как бы не брать на себя ответственность. Мол, потерялась городская девица? Это их дело, их работа, и пусть сами разбираются, как знают. Отвечает за это кто? Начальник экспедиции, он расписку давал об ответственности за жизнь и здоровье участников. Вот и отлично! Не мы отвечаем, как хорошо!

Следователь из милиции появился через три дня, когда Светка Загонова давно уже нашлась и давно уехала домой.

Следователь пил чай с Михалычем и верхушкой экспедиции и больше всего интересовался примерно все тем же — против кого следовало возбуждать дело, если девица бы не нашлась?

— Ну, а поднять спасателей? Вертолеты бы, спасотряд?

— Это все не в нашей компетенции.

С тех пор они оба — и Павел Бродов, и Михалыч, точно знали — рассчитывать ни на кого нельзя.

— Ну что, Павел, пойдем в пещеру?

— Не, Михалыч, вместе не пойдем… — Павел вроде бы любовно огладил подобное аэростату пузо шефа. — Вы старый и толстый, Михалыч… Я сам пойду.

— Один не пойдешь! Хватит Пашки с Ириной!

— Зачем один! Я с Мараловыми… Думаете, они пойдут?

— Дикий вопрос, Паша…

Не прошло и нескольких часов, как в тот же подземный лаз погружались Мараловы и Павел Бродов. Они уже знали, что пещера становится довольно населенным местом, что туда полезли еще и Стекляшкин с Динихтисом. Но ничего не говорило о том, что еще кто-то ушел под землю: вопреки всем правилам техники безопасности, Динихтис ничего не оставил наверху — ни вещей, ни записки, ни знака.

— В любом случае — сидим здесь и ждем.

Михалыч и Женя устраивали лагерь возле входа. Бродов обернулся уже из зоны полной темноты и в сиянии дневного света ясно различил хлопочущие, что-то таскающие фигурки: неуклюжую толстую — Михалыча и высокую гибкую — Жени.

Михалыч поднес спичку к сухим кедровым веткам, посмотрел, как огонь лижет красным языком розоватую древесину.

Натура требовала самому спуститься вниз, лезть по пещерным коридорам, выкладываться, искать сына. Но Павел прав — уже не время. В конце концов, ты же сам выбрал, Михалыч. Ты и в молодости не тренировал, не закалял, не готовил тело. В молодости многое было дано так, задаром, и ты пользовался, пока было. К тридцати пяти халява кончилась.

Между прочим, можно и сейчас, не поздно заняться телом — регулярно тренироваться, привести его в рабочее состояние… Но в мире ведь столько книг, столько работы головой, столько увлекательных занятий!