— Вы представляете его будто какого-то соседского пастора, — заметил на это Ренделл. — А я слышал о нем как о предводителе Христианского Движения Радикальных Реформ, с легионами последователей из священников и мирян по всему миру.

— Это тоже будет правдой, — согласился Пламмер, — только это никак не противоречит уже сказанному мною. На местном уровне он значит не больше, чем обычный фермер. Но сам факт того, что он именно то, о чем сам проповедует, что он сделался воплощением народной веры — делает его весьма важной персоной. А что касается ярлыка, который в мире означает нечто роковое… Радикал — это попросту тот, кто желает произвести немедленные — фундаментальные и резкие — перемены в существующем порядке. В этом плане да — домине де Фроом действительно является радикальным церковным лидером.

Пламмер указал рукой вперед.

— Вот она, его штаб-квартира, Вестеркерк, освященная в 1631 году, построенная в виде креста в неоклассическом стиле; по-видимому, самая высокая башня во всем Амстердаме. Уродливая штука, не так ли? Но это первая церковь Голландии — королевские пары венчаются здесь — и присутствие де Фроома, вероятно, делает ее главной церковью в протестантизме.

Они припарковались на Вестермаркт, и Ренделл подождал, пока Пламмер не запер свой “ягуар”.

Здание церкви напомнило Ренделлу безобразно огромный голландский сельский дом, увенчанный стремящимся в небо шпилем. Подобная комбинация делала его одновременно и дружелюбным и отвратительным, равно как и его основной обитатель, как подозревал Ренделл. Осматривая освещенный лампами фасад более внимательно, Ренделл заметил, что он сложен из небольших кирпичей, цвет которых со временем изменился из красного в коричневый, а теперь напоминал засохшую кровь. Ренделл пришел к выводу, что здание все-таки уродливо, как, вероятно, и сам домине де Фроом.

— А что означает слово “домине”? — спросил Ренделл у подошедшего Пламмера.

— “Хозяин”, — ответил на это британский журналист. — От латинского слова “dominus”, это слово эквивалентно здесь слову “преподобие”. Кстати, когда будете обращаться к де Фроому, называйте его “домине”.

Когда они уже направились к церкви. Ренделл задал вопрос:

— Де Фроом послал вас, чтобы пригласить меня сюда. Но он же не знал, приму ли я это приглашение. Как вы считаете, он ожидает меня?

— Он вас ожидает.

— А вы все так же утверждаете, будто не знаете, о чем он хочет говорить?

— Я и не рассчитывал на то, что он мне скажет об этом. Он сам скажет вам. — Пламмер сделал паузу. — Во всяко случае, я так полагаю.

— И он не попытается выдавить из меня какую-нибудь информацию?

— Старина, домине вовсе не жесток. Он может убеждать, но на самом деле он пацифист. Боюсь, что вы находитесь под впечатлением всех тех бесконечных боевиков, что показывают на вашем американском телевидении. Или это потому, что вы уже наслышаны про трупы в основании Весткерк?

— Какие еще трупы?

— О, вы не знаете? В старые времена верующих хоронили в подвалах церкви. В результате этого получался такой запашок, что верующим, приходящим на службы, приходилось брать с собой одеколон. Некоторые пожилые люди все еще приносят с собой флакончики с парфюмерией, хотя с запахом мы уже научились справляться. Нет, мистер Ренделл, среди этих трупов вам не лежать. — Он осклабился. — Я, во всяком случае, так не думаю.

Ренделлу вдруг захотелось рассказать о подонках, напавших на него в первый вечер пребывания в Амстердаме возле берега того самого канала, что протекал мимо Весткерк, но потом он раздумал.

Они прошли мимо массивных темных дверей в испанском стиле, что располагались в фасаде церкви, и направились к стоящему по соседству уютному, покрашенному зеленой краской домику, окна которого были украшены белыми тюлевыми занавесками. По четырем ступенькам они поднялись к двери домика, над которыми виднелось одно слово: KOSTERIJ.

— Главный церковный вход закрыт, — объяснил Пламмер. — Это домик привратника.

Дверь была не заперта, и они вошли в прихожую.

— Давайте я погляжу, где находится домине, — предложил Пламмер. Он прошел дальше в дом и исчез из виду. Ренделл услышал его голос и отвечавший ему женский голос, говорили они по-голландски; после этого журналист появился вновь и указал на большую дверь. — Он в церкви.

Ренделл последовал за Пламмером в церковь. Интерьер помещения был обширен и напоминал пещеру; под потолком горела лишь одна бронзовая люстра из четырех, оставляя большую часть помещения скрытой в темноте. Если бы не красная ковровая дорожка, покрывающая дощатый пол по центральному проходу и перекрещивающаяся с такой же дорожкой посреди помещения, то у посетителя складывалось впечатление аскетизма и суровости. Вместо скамей со спинками здесь были ряды стульев, покрытых зеленым бархатом; они прижимались друг к другу так плотно, что походили на лавки; все ряды выходили лицом к крытому балкону, выстроенному среди колонн в самом центре помещения. Как догадался Ренделл, это была кафедра проповедника.

Пламмер осмотрел церковь, и тут же указал пальцем в центр.

— Вот он. На переднем ряду, чуть наискось от кафедры.

Ренделл сфокусировал взгляд и в конце концов заметил одинокую, облаченную в черное, фигуру подавшегося вперед священника; локти покоились на коленях, лицо закрыто ладонями.

— Он медитирует, — уважительно прошептал Пламмер.

Отдаленная фигура пошевелилась. Голова поднялась, повернулась в их направлении, но освещение было столь слабым, что Ренделл даже не был уверен, заметили ли их.

Пламмер коснулся плеча Ренделла.

— Он знает, что мы здесь. Давайте подождем в его кабинете. Это займет всего лишь минуту — две.

Они вернулись в прихожую домика привратника и поднялись по невысокой лестнице. На площадке были две таблички. На той, что слева, было написано: WACHT KAMER. На правой табличке можно было прочитать: SPREEK KAMER.

— Комната для ожидания и комната для бесед, — сказал Пламмер, направляя Ренделла вправо. — Комната для бесед — это и есть его кабинет. Видите лампу над дверью? Когда он не желает, чтобы его беспокоили, она загорается красным.

Кабинет удивил Ренделла. Вопреки всему тому, что говорил Пламмер, он считал, что кабинет будет соответствовать образу всемирно известного князя церкви. Но кабинет был совершенно не претенциозным и уютным. Здесь имелось отдельное место для бесед: диван, кофейный столик, два мягких кресла. Еще в кабинете был камин, простой стол, за которым стоял стул с прямой спинкой; на полках теснились книги; здесь же висела современная написанная маслом картина с изображением Тайной Вечери. Кабинет освещался полудюжиной ламп.

Ренделл никак не решался присесть. Его одолевали сомнения, он чувствовал себя напряженно. Он беспокоился о том, что Дейчхардт, Уилер и остальные издатели остались бы недовольны подобным приключением. Инспектор Хелдеринг явно не согласился бы на эту встречу. Ренделл понятия не имел, сколь много или мало знал его хозяин про Воскрешение Два. То, что это кое-что он знал от своего шпиона или шпионов, в этом сомневаться не приходилось. Но вот знал ли он про содержание Международного Нового Завета или про детали открытия профессора Монти? Совершенно неизвестно. Понятно, что он будет пытаться вырвать у Ренделла какую-то информацию на этот счет, так что этих тем нужно будет сторониться.