«Подножие Креста», — подумал он. Что бы это могло значить? Теперь, когда добрались до Храма, когда другие ловушки пройдены, когда остается только взять Грааль в руки… Вот оно! Третье испытание — это сделать выбор. Перенестись на девятнадцать веков в прошлое, чтобы понять, чтобы увидеть, как ЭТО происходило. Мало знать, нужно чувствовать…

Индиана закрыл глаза. Нужно увидеть Его так, как видел Иосиф, нужно поставить себя на место Иосифа. Грааль — у подножия Креста. Грааль — это истинная кровь, святая кровь. Как можно собрать Его кровь? Распятие охраняется равнодушными животными, вооруженными пиками и мечами. Кровь стекает по телу, смешиваясь с потом, капает и капает, передавая Его силу земле. Посуда — это нелепо, золотая ли, деревянная ли, керамическая ли, — посуда не поможет собрать с умирающего тела святой кровавый пот, не поможет подобраться к охраняемому месту казни. А кровь все капает — к подножию Креста…

— Чаша — это не чаша! — оглушительно вскрикнул доктор Джонс.

Эльза увидела его исказившееся Пониманием лицо, поймала безумный, вырвавшийся из Прошлого взгляд, и попятилась, струсив окончательно.

— Не бойся, я не сошел с ума! — засмеялся Индиана. — Грааль — не посуда, не чаша, вообще не предмет! Это горсть земли. Горсть земли, Эльза, смешанная с кровью! — он заметался по келье. — Но в чем Иосиф хранил ЭТО?

И тут же вспомнил.

И тут же оказался в нише, где спал вечным сном последний и единственный жрец Храма, взял глиняную шкатулку, посмотрел на кожаный мешочек…

Мешочек, возможно, был когда-то кошельком. Иосиф вытряхнул находившиеся там деньги, которые потеряли всякий смысл с Его уходом, и наполнил тем, ради чего отныне стоило жить. Вот она, святая кровь, подумал Индиана, благоговея. Истинная, в отличие от темной крови бьюкененов и вольфгангов.

— Но ведь из этого нельзя пить, — растерянно сказал он. — А как же отец? Как отца-то спасти?

Забыв про все, он бросился прочь из Храма.

Боль, свирепствовавшая в ушибленных мозгах, отпустила доктора Джонса через минуту — хватило короткой пробежки между Храмом и пещерой. Был ли тому причиной предмет, который бегун нес в руках? Он не задумывался над этим. Он не заметил даже, что головной боли теперь не существует…

Отец был еще в сознании. Маркус поддерживал его в полусидячем положении, чтобы хоть немного стихла острейшая боль в груди. Дыхание раненого было прерывистым, едва заметным, лицо побледнело до цвета Луны, в полумраке это особенно пугало. Похоже, он уже проваливался в шоковое состояние.

Отцу хватило нескольких слов: «…возьми, здесь земля от подножия Креста…», чтобы понять и принять случившееся. Подарить умирающему долгий рассказ Джонс-младший не смог: нелепые угловатые фразы ранили горло.

— Прости, у меня нет для тебя другого лекарства, — вымучилось у сына скорбное признание.

Отец молча прижал шкатулку к груди и закрыл глаза. Вот она, сбывшаяся мечта — в слабых агонизирующих руках. Он счастливо улыбнулся, дыша мелко, но шумно… Сын отвернулся, не в силах смотреть.

Сзади была Эльза.

— Пусть хоть подержит ЭТО в руках перед тем, как… — сказал ей Индиана, моргая влажными глазами. — Перед тем, как…

Эльза не собиралась его утешать: подобное естественное движение, очевидно, было не в стиле чудовищной женщины. Она впитывала жадным взглядом лишь ТО, что лежало на груди раненого, не расходуя своего внимания на страдающих героев.

Именно ее безобразное равнодушие и успокоило Джонса-младшего. Вернулась привычная ненависть. Вернулись не заданные до сих пор вопросы.

— Зачем вы столько времени держали отца в плену?

— Чтобы отстранить его от самостоятельной деятельности.

— Проще было расстрелять.

— Старый профессор мог понадобиться, пока не закончены поиски Чаши и Ковчега, — была откровенна Эльза. — Потом бы его, конечно, убрали.

— Кое-кого я успел убрать раньше! — вспылил Индиана. — Например, твоего любимого Вольфганга!

Задеть этой новостью женщину не удалось, она только плечиками пожала. Жених интересовал ее не намного больше, чем страдающий от раны Генри, поэтому тема импровизированного допроса резко вильнула: зачем вообще было врать, что отец пропал?

В самом деле — зачем?

Ответ ничуть не менее прост: археологический отдел Аненэрбе хотел взять под контроль сына гениального ученого. Нацисты рассчитывали, что Джонс-младший поработает на Тысячелетний рейх, сам того не подозревая.

— И это вам удалось, — горестно согласился Индиана…

Что ж, тайны таким образом полностью разъяснились. В Чикаго, значит, за ним следили с самого начала, то есть ни знакомство с майором Питерсом, ни встреча с Джеймсом Бьюкененом не явились причиной столь оскорбительной ситуации.

— Кстати, мой милый, ты понравился шефу, — с наслаждением дополнила Эльза печальную картину.

— Шефу? Которому из них, у тебя их так много.

— Урбаху, конечно, кому же еще.

— Меня показывали Урбаху?! — поразился Индиана. — И я об этом не знал?!

Именно так, милый, веселились ее глаза. Чего только в жизни не бывает, любимый, говорила мерцающая на ее губах улыбка.

Он вернул собственным губам презрение:

— С вами все ясно, господа. Любите вы в щелочку подсматривать.

Разговаривать стало решительно не о чем.

— Инди! — ясным голосом позвал Генри Джонс.

— Да, — обернулся сын.

— Возьми обратно, мой мальчик. Ты имеешь на ЭТО такое же право, как и я.

Индиана механически принял протянутую ему шкатулку. Короткое движение, совершенное отцом, было крепким, уверенным. Руки его не тряслись, речь не обрывалась на полувдохе, свистящее дыхание сделалось ровным, размеренным.

Ему полегчало…

Не может быть! — вскипела в душе сына отчаянная надежда. Рану живой водой не поливали, пить живую воду не давали, что же тогда помогло? У отца, наверное, последний всплеск энергии — перед тем, как…

— Очевидно, мне придется умереть, — спокойно продолжал старик. — Это будет хорошим наказанием за того мальчика, которого я в танке… случайно, помнишь? Прости меня, Инди.

— Перестань, отец, о чем ты говоришь?

— Я знаю, о чем говорю. Разрушил собственную семью. Довел жену до могилы, испоганил жизнь сыну. Прости, если сможешь.

— Я давно тебя простил, — честно признался сын вдруг задрожавшим голосом. — Еще тогда, в замке Грумм…

— Не плачь, мой мальчик, не надо, я сам во всем виноват. Апокриф этот проклятый… Апокриф тамплиеров изломал линию моей судьбы, Инди, и я не сопротивлялся, покорился зову своего предназначения.