Точно так же все мы в той или иной степени являемся жертвами своего эгоизма. Временами мы слишком сужаем наше восприятие и забываем истину: если человек находится в другом месте, насколько ясно мы осознаем, что мир в этом другом месте продолжается, даже когда нас там нет? Жизнь продолжается во всех ее сложностях и личных трудностях, боли и радости.

Это существование, ограниченное нашими чувствами, мыслями и физическими слабостями, не является нашим сном, разве что коллективным, что трудно принять, потому что наш собственный опыт настолько уникально личный, и в то же время он универсален.

Бренор часто укоряет меня за то, что я слишком много думаю, и вот я снова виноват. Так легко заблудиться в философии, в тайнах, в вопросах, на которые невозможно ответить, которые всегда где-то там, в мыслях, готовые вырваться наружу всякий раз, когда какое-то событие - смерть любимого человека, близкое столкновение с самим собой - резко напомнит о себе. Таков был мой неровный и запутанный путь в течение некоторого времени, особенно с тех пор, как я вернулся после выхода за пределы своего смертного и физического "я" и увидел... возможности.

Ибо там я был потерян.

Потребовался псионик-дроу, человек, которого я едва ли считал другом и никогда не считал более чем союзником, в отношении которого я остаюсь подозрительным и осторожным, чтобы перенастроить мои чувства, вывести меня из оцепенения, вызванного размышлениями о картине моего личного будущего, и напомнить мне, что мир вокруг меня продолжает вращаться.

Воспринимать не только себя. Дальше воспринимать тех, кто находится в моей непосредственной сфере.

Сопереживать более широкому миру.

Дорога, по которой я шел в те годы в Мензоберранзане и из Мензоберранзана, проложила путь для других. Как я освободился от хватки Ллос, как я стал недосягаем для нее - независимо от того, что она сделала с моим физическим существом, - так и мои сестры и братья дроу могут найти свой путь. И я призван помочь им. Чего бы я ни желал лично - моей любви к Кэтти-бри и нашей дорогой дочери; моей радости, когда я нахожусь с моими друзьями в этих землях, которые мы приручили, и добра, которое мы сделали для окружающих нас людей; простых удовольствий, когда я сижу на задней лужайке монастыря Желтой Розы и позволяю звездам поднять мое настроение до широкой вселенной - мой долг теперь ясен для меня, и ставки не могут быть выше.

Я не могу игнорировать вращающиеся колеса, которые катятся и крутятся вокруг меня. Какими бы ни были мои личные чувства - чувство завершенности, которое я не хочу нарушать, - я должен встряхнуть их и понять, что это особое путешествие в немалой степени начал я, раздул и потянул за собой многих.

Мензоберранзан идет на войну.

Дзирт До'Урден идет на войну.

Если всё едино, то одинок ли человек?

Вопрос звучит нелепо, и все же он преследовал меня в последние дни, с тех пор как само понятие этого неожиданного парадокса появилось в моих мыслях. Красота трансценденции, как я понял из своего короткого опыта, заключалась в единстве со всем, с каждым камнем, деревом, живым существом, пустым пространством и звездой. Это был обширный экзамен полного сознания и понимания, более высокий уровень мышления и бытия, без сомнения. В этом был комфорт и радость. Новые переживания и понимание лежали передо мной открытыми, поселившись во вселенной высшего удовлетворения и гармонии.

Но если я становлюсь единым целым с теми, кто шел раньше, если наше сознание и понимание, наши мысли и чувства полностью разделены, причем на таком уровне близости, что слово "разделенный" даже близко не подходит для правильного объяснения этого соединения, означает ли это также одинокое существование? Всепоглощающий, вездесущий и всеведущий... но поэтому одинокий?

Это был бы рай и это был бы ад.

Так что нет, говорю я и надеюсь. Единство и осознание того, что все мы - звезды, не должны, и я надеюсь, что не должны, полностью заменять какую-то часть индивидуальности.

Парадоксальным и совершенно неожиданным образом, взгляд на мультиверс через ощущение трансцендентного единства привел меня в место более искреннего сочувствия и признательности к тем, с кем я не согласен. Споры, дебаты, сам опыт оспаривания своих "истин" - это вкус жизни и ключевой ингредиент роста. Стремиться к самосовершенствованию - вот в чем вызов, становиться лучше с каждым новым опытом, подниматься в пресловутую гору по тропам ровным и тропам трудным - значит чувствовать это движение вперед и вверх и испытывать чувство удовлетворения и свершения.

Разве это потеряно во вездесущности?

Неужели всеведение настолько совершенно, что такие чувства больше не нужны?

Я не могу и не буду знать (или, возможно, не буду знать вообще), пока это смертное существо не перестанет существовать, и эта неизбежная истина пробудит во мне незаинтересованность, или, точнее, дистанцию, от невзгод материального, смертного мира. Откровение, которое должно быть не более чем прекрасным, вместо этого вселило меланхолию.

Я по-прежнему вижу простые радости. Мои улыбки не натянуты, когда я смотрю на Бри, или Кэтти-бри, или любого из моих друзей, но мой интерес, конечно есть.

Или был.

Ибо эта меланхолия, как я теперь ясно вижу, была оплачена ущербом для тех, кого я люблю.

Этого нельзя терпеть.

И теперь я также вижу, что при всей прелести выхода за пределы этой смертной спирали и всех ее ограничений, то, что я потерял в этом коротком путешествии, не так уж неуловимо и не без сожаления.

Потому что я хочу спорить. Я хочу, чтобы мне бросали вызов. Я хочу не соглашаться.

И больше всего я хочу понять точку зрения другого человека - отдельного и самостоятельного индивидуума, несущего на себе груз собственного опыта, испытаний, радостей и потребностей, с которым я так враждую.

Теперь я понимаю, что цена трансцендентности еще глубже. Возможно, "одиночество" - неправильное слово для состояния всеведения, или, что более очевидно, оно описывает лишь часть потери. Ведь в этом путешествии к этому состоянию есть надежда, а в испытаниях есть свершения, и даже шрамы от неудач имеют ценность как указатели на пути к совершенствованию.

Много лет я жил один, полагаясь только на себя. Все изменилось, когда я встретил Монши, и еще больше изменилось, когда я впервые взобрался на склоны Пирамиды Кельвина в Долине Ледяного Ветра и обнаружил, что