В поезде мы с Карузо обычно играли в покер. Энрико сказал мне:

— Как ты будешь петь, Андреа? Ты же совсем охрип! Как ты собираешься исполнять „Vecchia zimarra“[326]? — И потом шутливо добавил: — Ладно, не переживай, я исполню арию вместо тебя. Вот послушай.

И он стал петь настоящим басовым звуком.

Перед началом спектакля Карузо приготовил мне ингаляцию. Первые два действия я кое-как справлялся с ролью. Кол-лен не появляется на сцене в третьем акте, так что я сидел в гримуборной и читал газету. Когда меня пригласили на сцену для выступления в четвертом акте, я попробовал, как звучит голос, и понял, что из горла не доносится ничего, кроме жуткого сипения. Я бросился к Карузо, умоляя сделать мне еще одну ингаляцию. Энрико немедленно откликнулся, но все было напрасно. Голос не появлялся. Я вышел на сцену, но не в состоянии был выдавить ни единого звука! Я запаниковал, так как понял, что теперь скандала не избежать. Тогда в отчаянии я схватил Карузо за отворот пиджака и прохрипел:

— Энрико! Ты должен спеть арию вместо меня! Ты пел ее в поезде, споешь и сейчас!

Теперь наступила очередь Карузо паниковать:

— Нет, что ты, я не могу! Я не помню слов, Андреа… Нет!.. Нет!

— Энрико! Я знаю, ты сможешь!..

И когда дирижер Джорджо Полакко показал вступление к арии, Карузо начал петь. Но не как тенор! Как настоящий бас-кантанте! Самым красивым голосом, по тембру напоминающим звук виолончели! Этот момент мне никогда не забыть…

Все присутствовавшие на сцене были потрясены и единогласно потребовали, чтобы Карузо записал эту арию на пластинку. Несколько дней спустя мне торжественно вручили эту запись…»

Удивительно, но ни филадельфийские газеты, ни журнал «Музыкальная Америка» не упоминали об этом эпизоде. По всей видимости, он остался тогда незамеченным. А Карузо действительно записал эту арию — правда, гораздо позже, спустя несколько лет после этого случая (в хронологии событий память изменила Сегуроле), однако был против того, чтобы ее выпустили в продажу, и шутливо отвечал корреспондентам:

— Но я же не бас! К тому же мне не хотелось бы оставлять безработным моего друга Шаляпина…[327]

В результате лишь спустя годы после смерти тенора эта запись стала доступной широким кругам. Правда, исследователи дискографического наследия Карузо не считают, что в ней он продемонстрировал нечто такое, чего принципиально не могут другие тенора: «Об этой записи написано много чепухи. Ария хорошо спета и прекрасно фразирована, но не дает никаких оснований предполагать, что Карузо мог успешно петь баритоном, не говоря уже о басе. Диапазон арии крайне узок, и самая низкая нота — нижнее теноровое до-диез, помещающееся в басовом ключе во втором промежутке снизу. Эту ноту должен легко петь каждый уважающий себя крепкий тенор. Карузо продемонстрировал новые краски своего голоса, но эта запись ни в коем случае не свидетельствует о его „басовых достоинствах“…»[328]

Это мнение подтверждает и тот факт, что многие певцы пробовали и пробуют силы в партиях, предназначенных для совершенно иного типа голоса. Так, в наше время Пласидо Доминго, принадлежность которого к категории теноров ни у кого не вызывает сомнений, без труда спел написанную для баса-баритона партию Дон Жуана в одноименной опере Моцарта. В последние годы карьеры баритон Тито Гобби подумывал, не освоить ли ему обычно исполняемую низкими басами партию Великого инквизитора в «Дон Карлосе» Дж. Верди (от этой роли певец отказался, но уж коль объявил об этом публично, то, вероятно, знал, что диапазон его голоса позволяет взять низкие ноты, непростые даже для «классического» баса). Наш соотечественник Леонид Собинов записал фрагмент арии Онегина. Великий американский драматический баритон Лоуренс Тиббетт оставил блестящую запись арии Канио. Чилиец Рамон Винай в разные годы карьеры исполнял как баритоновые роли (Амонасро, Ди Луна, Скарпиа), так и теноровые (Отелло, Самсон), а в конце жизни включал в репертуар даже партии для баса-баритона.

Совершенно поразительным представляется еще один эпизод — можно сказать, прямо противоположный эпизоду Карузо — Сегурола, когда уже бас взял на себя роль тенора. Как-то раз Адам Дидур опоздал к назначенному времени в театр. На сцене репетировали «Паяцев». Карузо, разумеется, прекрасно знавший партию Канио, лишь намечал вокальную линию вполголоса и его за перегородкой с декорациями было не слышно. Когда дело дошло до знаменитой арии «Смейся, Паяц!», из-за кулис раздался могучий, по-настоящему теноровый голос, исполнявший фрагмент столь блестяще, что все, в том числе и Карузо, замерли от изумления. Припозднившийся Дидур решил, что Энрико на сцене нет, и, услышав оркестровое вступление, запел вместо отсутствующего, как ему показалось, тенора…[329]

Однако речь не о том, на что был способен тот или иной певец — список подобных выходов оперных исполнителей за пределы «амплуа» довольно обширен. Незаурядный голос Карузо в какой-то момент стал культурным мифом, порождая в обывательской среде практически религиозное поклонение. И Энрико не отказал себе в удовольствии в очередной раз поддержать этот миф, записав предназначенную для баса арию Коллена. Однако его чувство хорошего вкуса все же возобладало. Он не опустился до дешевых средств рекламы своего таланта (ему вполне хватало и того, что имел), запретил публиковать при жизни эту запись и предоставил потомкам восстанавливать истинную картину его вокальных возможностей.

Любопытно, что Карузо умел также петь и предельно высоким голосом. Однажды в Нью-Йорке во время званого обеда он вместо опереточной певицы-сопрано мисс Холл исполнил прекрасным фальцетом арию «Каждое утро я приношу тебе фиалки» из мюзикла «Принц Пильсена»[330].

В новом американском сезоне Карузо не избежал очередного скандала. Красавица Милдрид Мефферт, с которой у Карузо был бурный пятилетний роман, поняв, что рассчитывать на брак с тенором не приходится, выступила в газетах с обвинением своего бывшего друга в нарушении данных им обещаний.

Мефферт получила образование в женском монастыре, была неплохим музыкантом, свободно разговаривала на нескольких языках, много путешествовала по Европе. Карузо был очень к ней привязан, оказывал всяческие знаки внимания и, вполне возможно, ее любил. Однако Мил допустила серьезную тактическую ошибку. Узнав об уходе Ады, она начала давить на Карузо, чтобы тот выполнил обещание и женился на ней. Но Энрико крайне болезненно относился к любому давлению, а в вопросе брака — и подавно!