Большую часть времени Энрико и Рина проводили вместе. Они раскладывали пасьянс, гуляли по пляжу, ходили в гости или на бега. Каждое воскресенье Рина с детьми Карузо ходила на мессу в церковь (Энрико редко посещал храм). Мимми запомнил, как однажды по окончании мессы один ревнивый муж выстрелил в свою жену, но случайно попал… в композитора Пьетро Масканьи, выходившего из церкви, ранил его, к счастью, не сильно, в голову.

Несмотря на желание отдохнуть в семейном кругу, Карузо не удавалось избежать визитеров. Его дом часто был полон знаменитостями из самых разных кругов — главным образом, конечно, музыкальных. Карузо и Рина нередко захаживали к Руджеро Леонкавалло, Пьетро Масканьи, вилла которого была по соседству с виллой Рины. Наведывался Энрико и в гости к Пуччини в Торре-дель-Лаго.

Начало войны застало Карузо в Ливорно. Согласно одному из пунктов контракта, в подобном, экстраординарном, случае Леднер обязан был аннулировать все выступления Карузо в текущем сезоне. Энрико был этим крайне недоволен и отправил Леднеру несколько весьма резких писем. Но вскоре понял, что тот не виновен, извинился и предпочел не омрачать дружбу со старым другом[332].

В аналогичной ситуации оказался и другой певец «Метрополитен-оперы», Андрес де Сегурола. Он должен был выступать в ряде спектаклей в «Дон Жуане» в Зальцбурге на моцартовском фестивале, организованном знаменитой сопрано Лилли Леманн. Не зная, где искать баса, чтобы сообщить ему об изменении планов, Леманн отправила телеграмму его близкому другу. Адрес был указан так: «Энрико Карузо, знаменитому итальянскому тенору». Естественно, телеграмма дошла очень быстро. Карузо знал, что Сегурола в Милане. Он связался с ним и пригласил к себе на несколько недель. Позднее испанский певец вспоминал это время как одно из самых счастливых в жизни, несмотря на все более тревожные вести, поступавшие с фронта.

Какое-то время Италия сохраняла нейтралитет, и Карузо решил, что мисс Сайер с младшим сыном должны остаться в Италии. Так как тогда почти все были убеждены, что война не продлится более нескольких месяцев, то возможность взять сына с собой в Америку Карузо даже не рассматривал. В итоге Мим-ми провел в Италии пять лет — с 1914 до 1919 года.

Девятнадцатого октября 1914 года в римском театре «Костанци» должен был состояться концерт в пользу итальянцев, вынужденных в связи с войной покинуть Германию. Все очень волновались, в первую очередь — сам Энрико. Он не пел в Италии с 1903 года и понимал, что итальянская публика будет судить его довольно строго, ведь многие были настроены к нему недоброжелательно, считая, что он предал родину, не устояв перед соблазном огромных американских гонораров. Некий журналист гневно обвинял Карузо в том, что он не настоящий итальянец, что он забыл собственную страну и давно уже стал американцем. При этом советовал честно это признать и принять американское гражданство, после чего никогда больше не называть себя итальянцем[333].

Карузо ответил в одном из интервью, что никогда не переставал быть итальянцем и, если потребуется, он пойдет простым солдатом в итальянскую армию. Одна из «невест» Карузо, Эмма Трентини, так прокомментировала это заявление: Энрико чересчур тучен, чтобы сражаться с оружием в руках. Но он вполне мог бы служить, например, армейским поваром… Тенор же не уставал повторять, что только карьера привела его в Америку и что он никогда не терял связи с родиной.

Гала-концертом в театре «Костанци» дирижировал Артуро Тосканини. В начале прозвучала увертюра к «Вильгельму Теллю» Дж. Россини. Далее исполнялся второй акт из «Мадам Баттерфляй» с Лукрецией Бори и Джузеппе де Лукой, затем третий акт «Эрнани» Дж. Верди с Маттиа Баттистини и Эджидио Кунего. Несмотря на участие в концерте самого «короля баритонов», главным событием этого вечера, естественно, стали сцены из «Паяцев», которые Карузо исполнил с Бори, Де Лукой, Анджелой Бадой и Риккардо Тегани. Результат превзошел все ожидания. Публика пришла в такой восторг, что Тосканини, изменяя своей привычке, вынужден был на этот раз уступить и дать возможность Карузо повторить «Vesti la giubba». Поддавшись общему энтузиазму, неистово аплодировали и дети Карузо, но Рина остановила их и сказала:

— Мы же одна семья. А семья не должна аплодировать…

Фофо, который слышал отца первый (и единственный!) раз в театре, вспоминал: «Будучи сыном великого певца и артиста, я был похож на сына сапожника из итальянской пословицы, который ходил босиком, потому что его отец делал обувь остальным. До этого я очень редко слышал, как отец поет. Когда он пел ежедневно, я был еще слишком мал, чтобы оценить его мастерство. А за все годы детства я видел отца лишь в течение трех летних месяцев, когда он приезжал в Италию. В это время он пытался отдохнуть и расслабиться, поэтому практически не пел. Тем не менее я представлял его голос очень хорошо, несмотря на редкие минуты, когда он при мне звучал.

Бенефис в Риме был устроен в помощь итальянским беженцам, которые стекались в Италию из мест военного конфликта. Для меня это был страшный вечер. В бинокль я видел, как дрожала рука отца, когда он ударял в большой барабан при выходе в „Паяцах“, и в тот момент я ненавидел сцену, театр, пение и вообще все. Я так разволновался, что заткнул уши и опустил руки только тогда, когда раздался рев приветствий. Все аплодировали, как сумасшедшие. Это был триумф, равного которому я не видел. Отец не выступал в Италии одиннадцать лет, и на его родине нередко можно было услышать крайне нелестные отзывы о вокальной форме Карузо. Когда я услышал овации, у меня потекли слезы радости. Я был невероятно горд за отца — даже не за его успех, а потому, что он опроверг все злопыхательства. Но я пережил такое напряжение, что поклялся больше никогда не ходить на спектакли с его участием. Я не мог больше видеть папу во власти публики — жертвой невероятного напряжения и чувства ответственности перед аудиторией…»[334]

На следующий день все газеты только и писали, что Карузо своим выступлением опроверг все слухи о его проблемах с голосом и доказал, что он действительно является лучшим тенором мира. Отмечалось также, что голос певца стал более «темным» и «тяжелым», но его бархатный тембр остался по-прежнему необычайно красивым и свежим. Очень хвалили Энрико и за актерское мастерство, за умение перевоплотиться в образ и способность передать публике чувства своего героя. Это признание земляков стало одним из самых волнующих и важных моментов во всей артистической биографии Карузо.

После римского бенефиса Энрико сразу же отправился в Америку, чтобы успеть к открытию очередного сезона «Метрополитен-оперы». В Неаполе он не стал заезжать к родным, а сразу поехал в гавань. Мачеха и Ассунта ждали его на пирсе. Он быстро попрощался с ними, и моторная лодка умчала его к теплоходу «Королева Италии». Карузо сопровождали секретарь Арман Лекомте и камердинер Марио Фантини. На борту его встречал Сегурола, прибывший из Генуи. Годы спустя испанский бас рассказал об этом путешествии: «Едва пассажиры увидели, что Карузо приближается на моторной лодке, они стали приветствовать его, размахивая платками.