– На что… – начала было Грейс, но резко осеклась и молчала до тех пор, пока Шарп не поднял на нее глаза. – На что жаловались медсестры?

– Ничего шокирующего и сенсационного, я же сказал. За людей их не считает, хамит, бла-бла-бла… Уж поверьте, у медсестер такие претензии к врачам – обычное дело.

Неожиданно для себя Грейс издала смешок:

– Да, наверное.

– Еще рассказывали, к женщинам пристает. Ну, тут как всегда – одни недовольны, а другие очень даже не прочь…

Даже сообщая такие новости, Шарп не соизволил даже взглянуть на Грейс.

– В общем, ничего конкретного. Так, мелочи, и те известны только со слов медсестер. Короче, махнул рукой и решил заняться другими делами. Ваш Джонатан – не единственная яркая личность в больнице. Слабакам в онкологии не место, особенно в детской. Причем заметьте, комплекса бога[60]ни у кого нет – все просто делают свою работу. И это не только у нас в больнице, а вообще в нашей сфере! – произнес Шарп с таким напором, будто Грейс спорила.

Не удержавшись, она действительно принялась возражать:

– Вряд ли у Джонатана был комплекс бога. Вы ведь на это намекаете?

– Нет, нет. – Шарп решительно покачал головой. – Может быть, поначалу у меня такие предположения и возникали, но я долго наблюдал за Саксом. Да и как иначе – на такую яркую личность не захочешь, а обратишь внимание. И вот что я заметил: этот парень не просто вел себя с людьми по-разному. Он становился другим человеком в зависимости от того, с кем общался. Стю Розенфельд, например, слова дурного о Саксе сказать не может. А ведь он много лет вашего мужа подменял.

– Да, они с Джонатаном подменяли друг друга, – поправила Грейс.

– Нет. Пациентами Розенфельда занимались другие люди. Саксу каким-то образом всякий раз удавалось отвертеться. Годами никого не подменял. Только – удивительно, но факт – от Розенфельда ни единой жалобы! Как и многие, не замечал у вашего мужа никаких изъянов. Да, надо отдать ему должное. Даже я, откровенно говоря, поддался восторженным настроениям. Он мне почти нравиться начал.

Увы, симпатия была не взаимной, подумала Грейс. Взяла с тарелки картофельный чипе, посмотрела на него и положила обратно.

– Но потом прочел статью в «Нью-Йорк мэгэзин» – цикл про лучших врачей, помните? – и наконец понял, что это за тип. Помните, что он сказал?

Конечно, Грейс помнила. Она много раз перечитала коротенькую заметку. Вот только непонятно было, какое отношение она имеет к делу.

– Джонатан рассуждал, что для него привилегия быть рядом с людьми в самые тяжелые моменты их жизни, когда они никого больше к себе не подпускают. Исключение приходится делать только для врачей, потому что они могут спасти ребенку жизнь. А потом давай рассуждать, какая это для него честь, и как сразу смиряется гордыня… Читаю и думаю – ха-ха! Гордыня у него смиряется! Тут-то я все и понял. Джонатан в таких ситуациях много чего ощущал, но отнюдь не смирение.

Грейс молча уставилась на Шарпа.

– Не пойму, о чем вы, – наконец проговорила она.

– Да он же буквально энергией подпитывался ото всех этих тяжелых ситуаций! Почует сильные эмоции и сразу присасывается, будто пиявка! Даже если не мог помочь больному. Да что там, даже если спасти его не мог – ну, вы понимаете, о чем я. До этого Саксу было мало дела. Только и делал, что драмы ловил. Сразу тут как тут. По-моему, они его в некотором роде завораживали. Впрочем, кому я это рассказываю? – махнул рукой Шарп. – Вы, психологи, лучше меня в таких вещах разбираетесь.

Грейс было трудно сосредоточиться. Она заставила себя устремить пристальный взгляд на Робертсона Шарпа-третьего и уставилась ему куда-то между бровей. Впрочем, у густобрового Шарпа и между бровями пролегало что-то вроде мостика. Конечно, зрелище не слишком красивое, зато, во всяком случае, любопытное.

– Не понимаю, почему многие считают, будто среди персонала больницы не может быть психопатов. Во всех остальных местах может, а у нас нет? Врачи не святые, они тоже люди, – рассмеялся Шарп, по-прежнему избегая ее взгляда. Видимо, эти слова он считает менее важными, чем вопрос, знает ли собеседница, что такое аорта. К тому же такой человек, как Шарп, должно быть, не замечает, что у Грейс от подобных заявлений перехватило дыхание. Самым легкомысленным тоном брошенное слово пронзило ее, точно острое копье. А потом Шарп как ни в чем не бывало повторил его.

– Любой человек может оказаться психопатом, а врач – тоже человек. Вот вам, пожалуйста, – продолжил он и вскинул руку, подзывая официанта. Видно, хотел заказать что-то еще.

– Говорят – ну как же, вы ведь целители, у вас гуманная профессия, и так далее. В общем, громоздят одну ни на чем не основанную банальность поверх другой, а получается полная чушь. Любому, кто работал в больнице, прекрасно известно – других таких козлов нигде не сыщете! – Шарп засмеялся. Видимо, эта врачебная мудрость была в их среде чем-то вроде неустаревающей шутки. – В своем деле толк знают, больных на ноги ставят, а все равно полные козлы. Был у меня один коллега, имени называть не буду. Сейчас в Мемориальном центре не работает. Откровенно говоря, не уверен, занимается ли он еще медициной, а если нет, то и слава богу. Как-то раз проходила у нас встреча с директором организации волонтеров. Ну там игровые комнаты в больнице, клоуны, все в таком духе. После встречи я взял да и пожаловался ему, как долго этот благотворитель разглагольствовал. А он знаете, что ответил? «А я люблю благотворителей. Они ведь о ближних заботятся, а значит, и обо мне». Вот так.

В первый раз Грейс пришло в голову, что она не обязана все это выслушивать, а значит, может просто встать и уйти. В любое время, когда пожелает.

– Мне кажется, Джонатан заботился о пациентах, – осторожно произнесла Грейс, хотя сама не понимала, почему продолжает отстаивать его интересы.

– Не знаю. Может, да, а может, нет. И вообще, трудно сказать, что для таких людей, как Сакс, означает «заботиться». – Шарп откусил еще один большой кусок сэндвича и принялся жевать точно жвачное животное. – Во всяком случае, на коллег вашему Джонатану было глубоко плевать. О них-то он не заботился. Говорю же, любил всякие драмы, всякие свары… Двигал по доске, точно шахматные фигуры, стравливал друг с дружкой. Станет скучно – возьмет да и передаст одному врачу, что другой какую-нибудь гадость про него сказал. Или распустит слух про чью-нибудь интрижку. По большей части врал, но может, иногда и правду говорил. Кто теперь разберет? В команде работать не умел, идти к общей цели был попросту неспособен. Особенно если в команду входил человек, который Джонатану не нравился. Вашему мужу многие не нравились… А о пациентах заботился, потому что с этого было что поиметь. Сколько труда тратил, чтобы с родителями отношения наладить! Все только диву давались. Бывало, и коллег тоже пытался очаровать, если в этом была какая-то выгода. А когда пользы для себя не видел, вообще внимания на человека не обращал, даже если каждый день видел. Да и зачем – стараешься, стараешься, а выгоды никакой! Только он таких людей не замечал, а они его – очень даже. Надо сказать, интересно было наблюдать за его приемчиками. И за тем, как он старается поддерживать маску и изображает из себя добренького. Простите, что не в психологических терминах – у вас это явление, наверное, как-нибудь называется, – немного подумав, прибавил Шарп.