Поскольку две названные причины – интенсификация землепользования и защита населения – принуждали промышленное предпринимательство перебираться из центра на дальние окраины, то работникам, занятым на этих производствах, тоже следовало, по сути дела, переезжать поближе к месту работы. Им не приказывали покинуть центр столицы, но они сами выселялись оттуда ради удобства. Рабочим пришлось переселяться в окрестности предприятий, где они работали, и это способствовало усилению дифференциации между жилыми районами, а также сдерживало противоположную тенденцию: к усилению пространственной интеграции разных явлений городской жизни.

В некоторых окраинных районах земля использовалась не столько под мануфактурное производство (в том значении, какое имел этот термин в XVIII в.), сколько под земледелие. Город там скорее напоминал не столицу, а большую деревню: «Дома, как правило, были одноэтажные, крытые тёсом и соломой; разбивка улиц хаотическая, водоснабжение примитивное; освещение и уборка улиц и площадей почти не производились…. [Городу] принадлежала довольно обширная территория, но лишь меньшая её часть была селитебной, т. е. находилась под жилыми домами… [она была окружена] довольно значительным количеством пахотной земли, которое предоставлялось на правах собственности или аренды городским мещанам, занимавшимся земледелием»[701]. Работники обычно находили жильё рядом с местом работы. Многие промышленные предприятия вычитали плату за жильё из заработной платы своих работников. А ещё раньше крупные работодатели, особенно такие государственные учреждения, как Адмиралтейство, строили для них целые жилые кварталы. С появлением этих жилых комплексов, которые представляли собой традиционные слободы, какие встречались во всех старых русских городах, в Петербурге на время сложилась система изолированного расселения по роду занятий или по месту работы. Тогда существовали слободы почти для всех категорий трудящихся, от придворных слуг до кораблестроителей и садовников[702]. Такие поселения часто бывали замкнутыми и самодостаточными, и до екатерининской эпохи, пока в городе хватало пустого места, они нередко даже не соприкасались друг с другом. Но город расширялся, пустые участки шли в дело, и слободы постепенно теряли свой обособленный характер. Бывало, что руководящее учреждение прекращало содержать слободу, и тогда её сносили, а её жителям предоставляли рассеяться по всему городу. Другие слободы, такие как Охта, сокращались в размерах из-за того, что их обитатели, каждый сам по себе, находили лучшее жилье в других местах[703]. Большую часть слобод попросту поглотил город, и они утратили свой особый характер с появлением в них людей других профессий, работавших у других нанимателей.

Императрица лично наметила линии развития для одного промышленного района, который детально проектировался больше десяти лет, но в итоге так и не воплотился в жизнь. Замысел заключался в том, чтобы соединить ряд мельниц со рвом и насыпью, отмечавшими собой южную границу города. С конца 1770-х до конца 1780-х гг. разрабатывался подробный проект того, как направить воду с Дудергофских высот, находившихся к югу от города, к месту, откуда она потекла бы по рву (он имел ширину в 56 футов на уровне земли и 37 футов на уровне дна, глубину несколько больше 11 футов) в двух направлениях к Неве – выше и ниже города по течению[704]. Вдоль всего рва должны были размещаться бассейны мельничных предприятий и подводящие каналы для надёжного водоснабжения не менее пятнадцати водяных мельниц с подливным колесом. Предполагалось установить здесь «машины: плющильную, токарную для железа, молотовую, пильную для мрамора и гранита, крупчатку, мушную, пильную для дерева, проволочную, валяльную, бумажную, сверлильную, толчею для семента, шлифовальную, точильную для разных инструментов и токарную для деревянных больших вещей»[705]. Но этот проект требовал многомиллионных затрат. И даже растянутая, как предусматривалось, на десятилетний период сумма расходов была слишком велика для того времени, когда Россия вела войну сразу с Турцией и со Швецией, так что от этого замысла отказались.

Как отмечалось выше, сама Екатерина считала переход в строительстве от дерева к камню и кирпичу важнейшим показателем того, насколько Петербург превратился в настоящий город. И в самом деле, этот критерий применялся нередко[706]. К несчастью, не существует точных цифр, позволяющих сравнить друг с другом районы каменной и деревянной застройки в конце XVIII столетия, да и размещение двух видов застройки можно установить лишь приблизительно. Есть только цифры за 1778 г., когда свыше трети каменных домов в городе находились на маленьком пятачке между Невой и Мойкой, а на территории от Невы до Екатерининского канала уместились почти две трети всей каменной жилой застройки (табл. 8.1). В этот момент, в середине царствования Екатерины, в городе все ещё насчитывалось в пять раз больше деревянных домов, чем каменных. Санкт-Петербургская сторона, Выборгская сторона, Рождественская и Каретная части – в каждом из этих районов имелось меньше 1 % всех каменных домов в городе. В 1780-е гг. каменное строительство оживилось, но численное соотношение между каменными и деревянными домами изменилось только в центральном районе (табл. 8.2). Даже в 1806 г. в Литейной и в Рождественской частях деревянные дома занимали вчетверо большую площадь, чем каменные. Но из-за того что каменные дома были гораздо больше многих деревянных, отношение числа деревянных строений к числу каменных оставалось в этих районах выше четырёх к одному даже через десять лет после смерти Екатерины[707].

Особенно заметно рост числа каменных домов проявился к концу столетия в Московской части. Сведениями об этом мы почти полностью обязаны одному казённому строительному проекту. В 1773 г. Комиссия о каменном строении предложила перестроить в кирпиче Ямскую слободу. Проект был выдвинут по следам пожаров 1772 и 1773 гг., вызванных слишком плотной деревянной застройкой, почти не оставлявшей места для дворов и улиц. Когда все планы были утверждены, началось строительство, и к 1782 г. в Ямской слободе построили больше 160 кирпичных домов[708].