– Я не мужчина. Просто-напросто не мужчина. Я больше никогда вас не стану беспокоить и вообще не побеспокою ни одну женщину[748].

машину, у которой будет всё, что есть у тебя, и которая к тому же будет относиться к нему [другому мужчине – ее мужу] с уважением. ‹…› Нержавеющая сталь, обтянутая губчатой резиной и имеющая постоянную температуру 98,6 по Фаренгейту[750][751].

Патти Кин [из «Завтрака для чемпионов»] нарочно вела себя как дурочка, подобно многим другим женщинам в Мидленд-Сити. У всех женщин был большой мозг… но они не пользовались этим мозгом в полном объеме вот по какой причине: всякие необычные мысли могли встретить враждебное отношение, а женщинам, для того чтобы создать себе хорошую, спокойную жизнь, нужно было иметь много-много друзей.

И вот для того, чтобы выжить, женщины так натренировались, что превратились в согласные машины вместо машин думающих[752].

– С сегодняшнего дня ты больше ни с кем, кроме меня, этого делать не будешь, – заявил я.

‹…›

– ‹…› Мне как твоему мужу нужна вся твоя любовь.

‹…›

Она все еще сидела на полу, а я, уже в носках и башмаках, стоял над ней. Я чувствовал себя очень высоким, хотя я не такой уж высокий, и очень сильным, хотя я и не так уж силен. И я с уважением, как к чужому, прислушивался к своему голосу.

Мой голос приобрел металлическую властность, которой раньше не было.

И, слушая свой назидательный тон, я вдруг понял, что со мной происходит. Я уже стал властвовать[753].

Мучительность брака в те времена объяснялась той же причиной, что и множество других несчастий разного рода: переразвитым мозгом. Этот громоздкий компьютер носил в себе столько противоречивых мнений о множестве разных предметов одновременно и так быстро переключался с одного мнения или предмета на другие, что спор между мужем и женой, находящимися в состоянии стресса, часто выливался в подобие потасовки на роликовых коньках с завязанными глазами[754].

Если бы «Мандаракс» [компьютер-переводчик] еще находился с ними, он бы наверняка припомнил к случаю пару пренеприятнейших высказываний о браке, скажем: «Брак – общность, состоящая из рабовладельца, рабовладелицы и пары рабов; и все это в двух лицах» (Амброз Бирс, 1842–?)[755].

Это должна была быть пьеса о нашей с Хельгой любви. О том, что в безумном мире двое любящих могут выжить и сохранить свое чувство, только если они остаются верными государству, состоящему из них самих, – государству двоих. ‹…›

‹…› Боже мой! Молодые люди участвуют в политических трагедиях с миллиардами действующих лиц, а ведь единственное сокровище, которое им стоит искать, – это безоглядная любовь

Das Reich der Zwei, государство двоих – Хельгино и мое, – ‹…› не намного выходило за пределы нашей необъятной двуспальной кровати.

‹…› О, как мы прижимались друг к другу, моя Хельга и я, как безумно мы прижимались! Мы не прислушивались к тому, что говорили друг другу. Мы слушали только мелодии наших голосов[756].

Я, стало быть, должен печься о ближнем? А как я о нем могу печься, если даже с женой и с детьми не разговариваю? Недавно у нас с женой [Джилл] вышла жуткая стычка из-за перестановок в доме, и она мне сказала: «Я тебя больше не люблю». А ей я в ответ: «Еще что такого же новенького сообщишь?» Она меня в тот день действительно не любила, и это было нормально. В другой раз выяснится, что она меня всё же любит – так мне кажется, так я надеюсь. Такое вполне возможно.