пропаганды. Он был весь как пламя, притягивающее к себе яркостью красок и света. И вот угас. Нет, не угас: говорят, свет ярких звезд, которые не существуют уже миллионы лет, доходит до нас и еще долго будет привлекать к себе внимание. Вучетич — негаснущая звезда на небосводе вечного искусства. Его работы — это его душа, и ее частицы разбросаны по всему свету.

Щедрость

Мне довелось работать с Федором Ивановичем Панферовым в журнале «Октябрь». Подвернулось это счастье неожиданно для меня в 1953 году. Тогда я еще служил в армии, и Федор Иванович знал меня больше как «вояку», участника сражений под Москвой, в Сталинграде и в Берлине, и, как мне казалось, почти ничего не знал о моих литературных стараниях. Впрочем, знал по-своему: на совещании писателей Поволжья, где он выступал с докладом «Раздумья о литературе и жизни», как бы между делом сказал:

— Вот Павел Нилин показал мне записки одного офицера... Хватка есть, а распоряжаться своим материалом не умеет.

Сознаюсь, я тогда почти ничего не понял из этого замечания и даже готовился высказать недоумение: как это не умею распоряжаться своим материалом, если он весь во мне, в моей памяти, в моих блокнотах — куда хочу, туда и ворочу, в посторонних «распорядителях» не нуждаюсь.

Года два носил я это невысказанное недоумение, вроде бы ждал момента, ждал новой встречи с Федором Ивановичем. Ждал и дождался, но все заготовки мои потеряли смысл сразу, с первой секунды новой встречи с ним.

Получилось это так.

Сижу в приемной Александра Александровича Фадеева. Выходит Федор Иванович. Он был чем-то чуть-чуть огорчен. Посмотрел на меня усталыми глазами и говорит:

— Вот что, подполковник, прочитал я твою новую повесть...

— Спасибо, — ответил я, уловив секундную паузу.

— Не спеши благодарить, — подсек он меня и, помолчав, снова повторил: — Прочитал... Что ты сейчас делаешь?

— Служу в «Красной звезде».

— А сюда зачем пришел?

— По заданию редакции к Фадееву и Софронову — взять интервью.

— Сегодня ты у них ничего не возьмешь: заседают. — По лицу Федора Ивановича мелькнула горестная улыбка. Затем он сосредоточил свой взгляд на моем лице и уже строго спросил: — Пойдешь работать в журнал «Октябрь»?

Для меня этот вопрос был неожиданным. Я развел руками, показывая на погоны: дескать, в армии есть свои порядки и такой вопрос походя решать трудно.

— Не будь мелочным. Надо решать твой вопрос оптом. Школа, литературная школа тебе нужна...

Поговорили, потолковали. Я был покорен его доверительностью, откровенностью, широтой взглядов на жизнь, замыслами редколлегии журнала и дал согласие, будто забыв о том, ради чего ждал встречи с ним. Как потом выяснилось, это была весьма полезная для меня «забывчивость».

В июне 1953 года, через три недели после той встречи, я был зачислен в штат журнала «Октябрь». Федор Иванович много и старательно учил меня тому, что необходимо знать начинающему литератору. Учил читать рукописи, учил работать с авторами и настойчиво внушал мне, что такое художественная литература.

— Она утверждает правду жизни, — говорил он, — раскрывает мир чувств людей, подсказывает пути к доверию, к взаимопониманию людей и тем помогает нашей партии строить новое общество. Человек без доверия, без веры в свои силы и способности — надорванный конь: стоит в упряжке, понукай его, кричи, а воз хоть на себе тащи...

Мы часто и много беседовали у него в кабинете, на даче.

Он был необыкновенно влюблен в свою работу, в работу главного редактора литературно-художественного журнала, или, как он говорил, «цеха формовки литературных талантов». Ему доставляло удовольствие работать с молодыми авторами. Прочитает рукопись молодого, да еще талантливого прозаика или поэта — и забывает про все на свете, думает и говорит только о нем. Говорит так, что кажется, совершилось открытие целого материка с неизвестными доселе миру литературы обитателями. Ему была чужда зависть. Он умел радоваться появлению талантливых рукописей.

Или, бывало, скажет:

— Эта рукопись сыровата, но автор знает жизнь. Знает, но не выкладывает свои знания полностью. Оставляет про запас, таит, кокетничает или не умеет распоряжаться своим материалом. Давай поработаем с ним. Будем работать до тех пор, пока не выкачаем из него все. Выкачаем до изнеможения, пусть падает. Не пугайся этого слова. Опубликуем — и он поднимется на целую голову.

Федор Иванович часто приглашал меня на рыбалку, на охоту.

Помню, как-то мы выехали на Сестру — есть такая речка в ста десяти километрах севернее Москвы. Развели костер на берегу. Дрова были заранее заготовлены, и развести хороший костер не составляло трудности.

Пляшет огонь на поленьях. Красиво пляшет. Федор Иванович сидит у костра на чурбаке, подкладывает сухие хворостинки и молчаливо следит за язычками пламени. Проходит час, второй... Молчит. Потом, где-то в полночь, ко мне с вопросом:

— Скажи, Вано, почему человек любит сидеть у костра?

Я попытался ответить сразу: огонь излучает тепло, глаз ласкает и так далее...

Федор Иванович помолчал и замечает так укоризненно:

— Не то, Вано, не то...

Теперь мне осталось только пофилософствовать, что огонь — это великое открытие древнего человека, что огонь помог человеку бороться с холодом, варить пищу, обогревать детей; позже люди изобрели паровые машины, и огонь стал постоянным источником тепловой и электрической энергии. Тут же подвернулось под язык размышление о войне, где огонь — средство разрушения и истребления людей, что в руках злых людей он приносит человечеству горе, но тем не менее огонь не потерял своего главного назначения — источник тепла, добра и света.

И опять:

— Не то, Вано, не то...

И спустя еще несколько минут Федор Иванович посоветовал мне:

— Ты еще раз внимательно, по-настоящему внимательно присмотрись к этому костру.

Я неотрывно всматриваюсь в пламя костра. Действительно, на сей раз костер увиделся мне в каком-то ином свете, в каком-то третьем измерении. В костре творились краски неповторимо красивых и привлекательных сочетаний. И тут зазвучал в моих ушах непривычно бодрый голос Федора Ивановича:

— Посмотри: какой творец этот костер! Огонь — художник. Посмотри: ни одного повторного мазка. Каждое мгновение костер обновляет себя. Тут нет и не найдешь повторений. Ни секунды застоя. Ни одна искра по