— Нам было непросто, когда мы проходили здесь в первый раз. Мы обнаружили, что плутаем, пробовали уйти от пятна, но тропа изгибалась и возвращала нас в прямо в сердцевину Вихревого потока, где небо напоминало зубы или кишки. Многих мы тогда потеряли, — сказал человек.

Он был когда-то, давным-давно, переделанным из Собачьего болота. У него отняли обе руки, приставив вместо левой скопище птичьих лап, соединенных в области когтей, а вместо правой — толстый змеиный хвост. В Железном Совете он стал поэтом, чем-то вроде скальда, и внешняя простота его исполнения была наигранной: сложная, привлекающая внимание система пропуска слогов была лишь пародией на неуклюжие стихи новичка. Это было что-то вроде баллады, сложенной в память о тех, кто погиб от червеков.

— Многих мы потеряли. Они подходили к стеклу и просто исчезали, холм становился костью, потом грудой костей, потом снова холмом. Мы нашли проходы в этой ничейной земле.

Во всем Бас-Лаге не было ученого, который знал бы о Вихревом потоке и какотопической зоне больше, чем Железный Совет.

— И вот мы вернулись, земля пошатнулась, и Поток сделал то, что сделал. Часть рельсов пропала иль штопором стала, в землю зарылась, в каменных ящериц обратилась. Но осталось довольно, нам хватит, чтоб выйти. Выйти туда, где между Нью-Кробюзоном и нами лягут равнины, и только. Сотни миль и недель, а может, и лун, но не лет, как когда-то.

На далеком западе милиция Нью-Кробюзона взяла их след.

Червеки приходили еще. На этот раз они напали на поезд; атаку отбили, но дорогой ценой. Волоча хвосты и выгибая тела, огромные гусеницы обступили состав и даже попробовали вгрызться в него: на металле остались следы твердых, как кремень, зубов и едкой слюны. Немало членов Совета погибло, прогоняя их. Являлись и другие твари: призрачные тени-псы, обезьяны с голосами гиен, поросшие листьями и травой.

Земля отторгала Совет. Рельеф менялся в ускоренном ритме, тектонические разломы возникали с невиданной быстротой, словно время сорвалось с цепи. Почва медленно ползла под ногами. Местами внезапно наваливался нестерпимый холод и мерзлота выдавливала из земли рельсы. Местами каменные стены сдвигались и подкрадывались ползучие холмы.

Рельсы клали на едва выровненную землю, шпаты укладывали через одну, любые, только бы проехать. Сделанная на скорую руку дорога существовала, лишь пока по ней шел поезд, а потом снова исчезала. На строительстве работали переделанные и молодое поколение Совета, никогда не видевшее родины предков. Когда путь лежал через обширную трясину, болото пожирало рельсы и шпалы.

Время от времени Каттер бросал лопату или молот, поднимал голову и видел гримасы какотопического пятна невдалеке: путаницу неба и земли, лицо ребенка, лиственный взрыв, зверя, застывшего в нерешительности между холмами и облаками. «Теперь мы его даже не замечаем», — изумленно соображал он и встряхивал головой. Небо было безоблачным, но на них сыпал мелкий дождь. «К какой только дикой чуши не привыкает человек», — подумал Каттер.

Когда все поняли, что милиция идет следом, пришло спокойствие.

— У пятна они остановятся, — сказал Иуда, но Каттер понимал, что он сам в это больше не верит; из окна поезда он делал гелиотипические снимки быстро меняющегося ландшафта и созданных Потоком существ, которые были не насекомыми и не ящерицами, не птицами и не металлическими шипами, но всем понемножку.

Иуда притих, замкнулся в себе. Однажды ночью он пришел к Каттеру и позволил младшему товарищу любить себя, что тот сделал поспешно, не скрывая нежности. Иуда улыбнулся, поцеловал его и потрепал по щеке, но, боги, не как любовник, а как святой.

Большую часть своего времени Иуда проводил в вагоне-лаборатории, битком набитом колдовским хламом. Он заводил свой вокситератор, снова и снова слушал песни копьеруков. Каттер заглядывал в его записные книжки. Они были исписаны от и до: музыкальная партитура, изрезанная цветными полосами, знаками вопроса и паузы. Иуда бормотал какие-то напевы.

Однажды в сумерках Каттер увидел Иуду на краю поезда. Тот шепотом пропел что-то, хлопая себя по щеке од ной ладонью, а пальцами другой выщелкивая отрывистый ритм. Вокруг его головы застыла пыль, горсть мелкого мусора, мошки и комары, которых не колыхал даже ветер: полная и противоестественная неподвижность овладела ими. Но тут поезд дрогнул и прокатился несколько футов, и облако обездвиженных насекомых скрылось из виду.

Вирмы Совета летали на разведку в поисках края зоны Не все, конечно, возвращались: некоторые исчезали в складках пространства, или внезапно забывали, как летать, или окостеневали, или превращались в детенышей либо спутанные мотки веревки. Но большинство находило дорогу назад, и вот однажды, проведя несколько дней над чужой землей, где чудовищное мешалось с заурядным, они вернулись и сообщили, что не так далеко зона заканчивается.

Последний отрезок пути проложили вдоль тропы, которую землевидцы назвали мигрирующей, заверив, что она сдвинется с места и собьет преследователей с толку. Покрытый свежими головами хищников, паровоз втащил исцарапанные вагоны вверх по склону. Каттер понял, что забыл, как выглядит земля, не тронутая Вихревым потоком.

Состав забрался на гребень холма: впереди путейцы укладывали последние шпалы и рельсы, позади снимали стальную колею, по которой прошел поезд. Каттер увидел нанесенные ветром отложения дымного камня. Это странное место поражало динамичностью очертаний, но в нем не было патологической плодовитости раковой опухоли, присущей какотопической зоне.

— О боги мои, — услышал Каттер свой голос.

Не сговариваясь, все как один испустили приветственный крик, исполненный чистого восторга.

— О боги мои, клянусь Джаббером, мы выбрались, трах божий, выбрались!

Они пошли вдоль полоски скал, отделявшей область Потока от здоровой земли. По ней, укладывая рельсы на плоский дымный камень, они вернулись на нормальную землю.

Вечный поезд шел через долину дымных камней. Когда-то ветер взвихрил жидкую массу, превратив ее в огромные кучевые облака, и теперь их плоские, похожие на наковальни верхушки служили отличной опорой для дороги, хотя рабочие нервничали и торопились, боясь внезапного разжижения.

— Где-то под ними земля, по которой мы прошли на пути туда, — сказал Иуда.

Каньон, прорубленный тогда, давно скрыли новые напластования камня.

Каттер, Иуда и Толстоног шагали под защитой толстого облака по самому краю пятна.

— Многие наши боятся, — ответил Толстоног. — Жизнь вышла из-под контроля. Такое чувство, будто мы уже не вольны выбирать, что нам делать.

Теплый ветер подхватывал и уносил его слова.

— Иногда так и есть, — отозвался Иуда. — Иногда история решает за нас. Остается только надеяться, что она сделает правильный выбор. Гляди, гляди, вон там, не оно?

Они нашли то, что искали: заросшую плющом вертикальную каменную стену, на вершине которой щетинились кусты. Почва здесь выглядела иначе, чем в других местах: было заметно, что ее когда-то долбили и взрывали. Под двадцатилетней растительной порослью угадывалось ложе дороги.