— Вот здесь мы и прошли, — сказал Иуда, — в первый раз.

Встав рядом с окаменевшим облаком, он потянул за какой-то стебель, и Каттер понял, что это не растение, а кость: высохшая кисть руки с болтавшимися кое-где кусочками выбеленной временем кожи.

— Не успел, — объяснил Иуда.

Там был замурован человек, застигнутый каменным приливом. Каттер смотрел во все глаза. Вокруг кости было кольцо воздуха, углубление, оставшееся на месте мяса. Его, должно быть, съели личинки и бактерии, образовав внутри камня пустоту в форме человеческого тела. Каверна, оссуарий в виде фигуры человека. А в нем — остатки костей и костной муки.

— Кто-то из наших, а может, милиционер. Не помню уже. А ты, Толстоног? Есть и другие. Тут их много. Тела внутри камня.

Они вскарабкались на вершину. Железный Совет полз вперед, вокруг него звенели молоты, в облаках дыма из его труб, как листья на ветру, кружили вирмы. Каттер наблюдал за движением поезда, внезапно ощутив, насколько необычны его очертания, кирпичные и каменные надстройки, веревочные мосты между вагонами, сады на платформах и печные трубы посреди состава, дымившие не хуже паровозных.

А на востоке из камня торчали ржавые ружья милицейского образца.

В прилегавших к пятну землях, которые простирались до самого Нью-Кробюзона, стояла степная осень. Пассажиры Совета внимательно смотрели на озера, леса и холмы, а потом на свои карты. Они не могли поверить, что все это взаправду.

Снова пошли в дело карты, сохранившиеся с тех времен, когда Железный Совет был поездом ТЖТ. Вечный поезд еще не покинул бежевое пятно с поперечной черной штриховкой, означавшей малоизученные территории, но чем дальше к востоку, тем яснее становился рисунок: пунктир редколесья, акварельная гладь болот, четкие контуры гор.

— Это была уже не та дикая земля, по которой прокладывали железную дорогу, но подступы к городу. Совет мог прочертить по этой карте свой маршрут.

Они проверяли и перепроверяли. Это было настоящее откровение, которое впечатлило и ошеломило всех.

— За тем длинным озером. Толстоморск останется на юге. Нам надо обойти его и как можно скорее добраться до северного берега. Мы принесем в Нью-Кробюзон свою справедливость.

Даже сознание того, что их преследует милиция, не пугало.

— Они пошли за нами даже по краю пятна, — рассказывал Каттеру Иуда. — И привели в действие ловушку, которую я поставил в зоне.

Ни один милицейский отряд еще не заходил так далеко. А эти, должно быть, поняли, что Совет возвращается, и решили выполнить свою задачу до конца.

— Мы подойдем близко к горам, — (Хребет длиной в полтысячи миль простирался до самого Нью-Кробюзона, и до него было еще несколько дней пути. Но очертания кряжа уже показались на горизонте.) — Мы их обойдем; проведем поезд через предгорья. И на Нью-Кробюзон.

Идти оставалось несколько месяцев, но время шло быстро. Разведчики отправлялись узнать, где нужно поставить мост, навести переправу или осушить трясину, а где понадобится вмешательство тоннелестроителей и геомагов. Пульс истории забился чаще.

Мастер шепота Дрогон сиял, делясь с Каттером своими восторгами: они прорвались, дошли, почти добрались до Дома!

— Это нужно занести на бумагу, — шептал он. — Записать. Такое еще никогда никому не удавалось, хотя многие пробовали. Конечно, до конца пути еще далеко, и земля впереди плохо нам знакома, но теперь мы точно доедем.

Иуда сидел на крыше вагона и разглядывал внезапно ставший привычным пейзаж.

— Это небезопасно, совсем небезопасно, — твердил он Каттеру.

Иуда много времени проводил один, слушая свой вокситератор.

— Каттер, Иуда, — обратилась к ним Элси, — нам надо вернуться в Нью-Кробюзон.

После смерти Помроя ее почти не было слышно. Элси обрела спокойствие, которое позволяло ей жить, замкнувшись в одиночестве.

— Мы не знаем, что там происходит; мы не знаем, как там дела. Надо сообщить им, что мы близко. Это может поколебать равновесие. Изменить ход вещей.

Впереди был еще долгий путь и много препятствий.

— Она права, — шепнул каждому из них Дрогон. — Надо все узнать.

— Не думаю, что в этом есть смысл, — сказал Иуда. — Но мы пойдем, когда настанет время. Пойдем и приготовим им радушную встречу.

— Но мы же не знаем, что там…

— Нет. Но это и неважно.

— О чем ты, Иуда?

— Неважно.

— Ну, что ж, если он не хочет идти, то и не надо. Я пойду один, — зашептал Дрогон. — Я вернусь в город, поверьте.

— Нас все равно найдут, — сказала Элси. — Даже если мы отклонимся на юг, в Толстоморске о нас, скорее всего, услышат.

— Как будто Совет не разберется с обыкновенными людишками из какого-то Толстоморска, — фыркнул Каттер, но она перебила его:

— А если нас найдет Толстоморск, то и Нью-Кробюзон тоже. И придется иметь дело со всеми сразу. С теми, кто идет за нами сейчас, и с теми, кто найдет нас позже.

Один из вагонов вечного поезда изменялся. Все уже решили, что вышли из окрестностей Вихревого потока без особых потерь, не считая больных жуткими болезнями в вагоне-лазарете и умирающих. Но, очевидно, не все миазмы пятна действовали мгновенно. Когда какотопическая саркома навалилась на товарный вагон, в нем находились трое. Состав трясся по высокогорным лугам, между альпийских трав и тычущих в небо каменных пальцев. Однажды утром, когда все кругом припорошил мелкий, как пыль, снежок и укладчикам приходилось дышать себе на пальцы, прежде чем взяться за молот, дверь вагона заело. Те, кто остался внутри, могли лишь кричать сквозь щели в деревянной обшивке.

Вагон стали рубить, но топоры отскакивали от него, даже не оцарапав, и пассажиры Совета поняли, что это последний привет от зоны. Те, кто был внутри, уже устали и стихли.

За ночь их голоса стали вялыми и апатичными. На следующий день вагон начал менять форму, превращаясь в подобие вытянутой луковицы; деревянные стенки растягивались, а люди внутри издавали звуки, похожие на пение китов. Постепенно вагон стал просвечивать, и сквозь него можно было разглядеть силуэты, колышущиеся, точно в воде. Доски, гвозди, древесное волокно делались сначала молочно-белыми, потом прозрачными, в то время как вагон оплывал, свешиваясь с краев платформы, а его пленники, теперь совершено умиротворенные, лениво двигались в сгустившемся воздухе. Бутылки и банки, выплывшие из кладовых, утратили форму и вращались комками грязи.

Вагон превратился в огромную перегородчатую клетку, три ядра которой, все еще смахивавшие на людей, плавали в цитоплазме. Глядя сквозь стенки на своих товарищей, они махали им короткими ручками-жгутиками. Были такие, кто хотел отцепить этот курьез от поезда: пусть, мол, катится куда глаза глядят и живет или умирает согласно своей новой природе. Но другие возразили: «Там наши сестры» — и не позволили. Состав продолжал путь, толстая амебоподобная тварь колыхалась с каждым толчком поезда, ее обитатели улыбались.