Держу пари, что если бы я достал завещание, наверняка спрятанное в одном из ящиков этого секретера, я бы обнаружил там полное свое имя. В таком случае, женясь на Фредерике, я ее озолочу, так что мое достохвальное великодушие, прежде состоявшее в том, чтобы пожертвовать собой, с этой минуты велит мне предстать в роли жениха. Из чистой преданности Фредерике я должен буду взять назад свое прежнее разрешение и напомнить ей о ее былых клятвах.

Итак, смерть Юлиуса приведет сразу к двум следствиям, которые вкупе обеспечат мне обладание Фредерикой: Лотарио станет недостижимым, я — богатым.

Если же произойдет обратное и Юлиус прикончит Лотарио, все устроится и того лучше. Мы вернемся точь-в-точь к тем условиям задачи, что были в день их свадьбы. У меня останется всего-навсего один соперник, слабый, умирающий, готовый отойти в лучший мир, а все эти переживания нанесут ему последний удар. Впрочем, ведь и я здесь: если его смерть затянется, можно будет помочь.

В этом случае одно из двух: или, умирая, он успеет помириться с Фредерикой и переписать завещание на нее — тогда она принесет свое состояние мне; или он умрет прежде, чем произойдет примирение, — тогда я окажусь его наследником и принесу богатство Фредерике. С примирением или нет, миллионы и Фредерика все равно достанутся мне.

Недурная комбинация, черт возьми! Нет, Самуил, ты силен по-прежнему».

Пока Самуил размышлял подобным образом, наступила полная темнота и пришел Даниель, чтобы зажечь светильники.

Однако прошел уже целый час, а Юлиус все не появляется. Между тем, живой или мертвый, приехавший или привезенный, должен же он вернуться к себе домой, иначе быть не может.

Лотарио и Юлиус не должны были ждать наступления полной темноты, чтобы начать поединок. Предположим, они приступили в половине седьмого. Подобная дуэль, где противников обуревает смертельная ярость, длится обычно не более чем несколько секунд. Сейчас уже без малого восемь тридцать. У Юлиуса было время, чтобы дважды убить или быть убитым и вернуться.

На мгновение Самуилу явилась мысль, заставившая его улыбнуться своей обычной странной улыбкой. Юлиус и Лотарио встретились без свидетелей: что если, к примеру, Лотарио отверг пистолет, они стали драться на шпагах, да и проткнули друг друга разом, тогда не осталось бы живого, чтобы перенести мертвеца в карету. При таком исходе опоздание как нельзя более естественно.

Во взгляде Самуила вспыхнула молния торжества, но она тотчас угасла. Он не решился тешить себя такой надеждой. Это бы значило уж чересчур злоупотреблять благоволением судьбы.

Итак, он умерил свои притязания. Ему хватит и одного покойника.

Но хоть бы уж Юлиус прибыл! Нет терпения ждать так долго, когда твои козни, наконец, принесут плоды! Пусть рок изберет того, кого из двоих он предпочитает уничтожить, лишь бы уж решался поскорее!

Пробило девять.

Самуил начал беспокоиться всерьез, воображение рисовало ему непредвиденную случайность, помешавшую противникам встретиться или заставившую отложить дуэль на завтра. И тут во двор въехал экипаж.

Самуил бросился к окну.

Но на дворе царила темнота, к тому же карету заслоняла от его глаз галерея, укрывавшая крыльцо от дождя.

Он ничего не разглядел.

Тогда он сел, придал лицу бесстрастное выражение и погрузился в чтение газеты.

Дверь кабинета открылась.

Самуил спокойно повернул голову.

Перед ним в полумраке кабинета, сам похожий на тень, бледный, шатающийся, стоял Юлиус.

Когда граф фон Эбербах заметил Самуила, его бледность усилилась. На лбу выступил холодный пот.

Самуил поднялся; лицо его не выражало ни малейшего волнения.

— Ты ведь хотел поговорить со мной? — произнес он. — Я ждал тебя.

Юлиус не отвечал ни слова.

Самуил продолжал:

— Мне сказали, что ты чем-то взволнован. Я знаю, чем. Я пришел, чтобы тебя успокоить.

— Ты знаешь?.. — прошептал Юлиус.

И, протянув ему свое собственное письмо, которое было написано им утром, он сказал:

— Читай.

Самуил притворился, будто читает послание, которое уже было ему знакомо. Вдруг он вскричал, словно объятый ужасом:

— Несчастный! Ты заподозрил Лотарио…

— Самуил! — с силой оборвал Юлиус, хватая его за руку. — Я тебе навек запрещаю произносить при мне это имя.

— Но, — сказал Самуил, — я бы хотел понять, что произошло. Ты сейчас откуда? Что ты там делал? Ты послал вызов Лотарио. Но пойми же, несчастный, он не имеет никакого отношения к отъезду Фредерики.

— Фредерики? — прохрипел Юлиус. — Ты знаешь, где она?

— Несомненно, — отвечал Самуил.

— Где она?!

— Я тебе все объясню. Но ты посмотри, что ты натворил со своей взбалмошностью. Лотарио был невиновен.

— Речь не о Лотарио, — с мрачным видом произнес Юлиус. — Я хочу знать о Фредерике.

— История совсем проста, — начал Самуил.

— Я тебя слушаю.

Тогда Самуил поведал Юлиусу, застывшему в бесстрастной мрачности, обо всех причинах и подробностях отъезда Фредерики.

Со времени той сцены в Ангене, когда граф фон Эбербах так внезапно и грубо нарушил свидание двух влюбленных, Фредерика чувствовала себя скованно и подавленно, ей стало тяжело жить, и тяжесть эта со дня на день увеличивалась из-за возрастающей угрюмости Юлиуса.

Эта совестливая, нежная душа упрекала себя в том, что невольно внесла смуту в сердце человека, который был ей дорог, к тому же умирающего, к тому же — своего благодетеля.

Рискуя обидеть Лотарио — ведь он, молодой и сильный, мог, по крайней мере, ожидать в будущем вознаграждения за невзгоды настоящего, — она вменила себе в обязанность прекратить всякие встречи с ним иначе как в присутствии графа.

Даже в те два или три раза, когда Лотарио встречался ей на дороге между Ангеном и Парижем и заставлял ее карету остановиться, он не слышал от нее иных слов, кроме настойчивых просьб не искать более этих встреч, о которых могут доложить графу фон Эбербаху, а они, дурно понятые, способны отравить последние дни человека, которому они обязаны всеми своими счастливыми надеждами. Она напоминала ему об их общем долге перед Юлиусом и заклинала избегать всего того, что могло бы омрачить помыслы его дяди.

Откуда Самуилу все это известно? От Лотарио, который был его близким другом и доверял ему все самые потаенные мысли.

Фредерика тоже полностью доверяла Самуилу и говорила ему о своих тревогах и сомнениях. Она советовалась с ним, спрашивала, какого поведения ей следует придерживаться. Он часто ездил к ней в Анген, а она навещала его в Менильмонтане.