30 декабря. Воскресенье.

В 6 ч. утра на берегу подъем флага с церемонией в присутствии всего гарнизона. С палубы – очень красивая картина при восходящем солнце. Затем войска выстроились в каре, и тут же на берегу ксендз служил божественную службу, в которой принимал участие и оркестр музыки, игравший временами «Ave Maria» и еще какие-то торжественные вещи. Съехал с командиром на берег и все утро просидел, болтая у Franco. Там же познакомился с местным ксендзом. Он был в военной форме, в хаки, высоких сапогах и фуражке и столько же походил на священника, как и любой из нас. Зовут этого padre Verdun. Узнал, что парохода сегодня не будет, а завтра будут сразу два – «Corumba» и «Parapiti».

Среда, 2 января 1929 г.

Два дня не записывал ничего, ибо очень трудно делать это, когда нет своего угла, а приходится писать или за столом в кают-компании, или же в командирской каюте. Эти дни – канун Нового года и первый день его, у нас – ступа непротолченая от гостей.

Уже вечером 30-го на палубе был легкий «baile», к счастью, окончившийся довольно рано, т. ч. в 11-м часу уже можно было ложиться спать. 31-го, еще до рассвета, пришел и, простояв недолго, ушел дальше на север пароход «Corumba». Утром в тот же день получена почта. Получил от своих два письма. Получены также асунсьонские газеты. Ничего сенсационного. То же пережевывание первых событий и сообщения о патриотических жестах парагвайцев и симпатиях иностранцев. Но зато в письме ко мне – нечто, заслуживающее быть отмеченным. Н.[167] мне пишет, что к нам, в Асунсьоне, зашел солдат, прося подаяния, и якобы заявил, что их пришло откуда-то около двух тысяч, но в строй их не приняли, за невозможностью уже одеть и кормить такую уйму людей (это называется «общая мобилизация»), и что эти люди якобы голодают. Весьма возможно, что это был какой-нибудь проходимец и врал без зазрения совести, но не менее возможно в нашем государстве и то, что все это правда.

Утром пришел «Parapiti» и вечером ушел вниз. На нем уехали доктор Díaz León и Teniente Yegros. С последним отправил корреспонденцию. Частные письма вложил в пакет А., с просьбой переслать по назначению. Предосторожность не лишняя, т. к. здесь существует военная цензура, и, вполне возможно, что увидав письмо на незнакомом языке, его попросту бы выбросили, за невозможностью прочесть и проверить, что там написано.

Вечером ошвартовались у пристани, для удобства посадки гостей. К 9-ти вечера прибыл оркестр музыки, и через 1/2 часа палубы уже были полны гостями. Весь гарнизон (офицеры) во главе с Franco и все дамы Bahía Negro. Ночь – душная и жаркая. Ни малейшего ветерка. Для освежения снялись с якоря и пошли вверх по реке. Начался оживленный бал на юте. На спардеке накрыты столы для ужина. Днем зарезали козла и барана. Получил от padre Verdun новогодний подарок – мускитер[168]. Незадолго до полночи сели за столы. Гостей оказалось значительно больше, нежели было рассчитано, поэтому хозяевам места не хватило, даже самому командиру, который ужинал стоя. В полночь заревел судовой свисток. Бокалы (теплое вино) чокались; поздравления, пожатия рук и объятия. Много искреннего оживления и довольства. Парагвайский офицер не избалован и довольствуется малым. Padre Verdun произнес чувствительную речь, посвященную торжественному моменту. Я почти все время провел на мостике, куда вестовой принес мне ужин, а старик лоцман добыл мне даже откуда-то высокий табурет. Правда, за неимением свободного бокала или стакана, я пил пиво прямо из бутылки, но что делать: «a la guerre comme a la guerre»[169]. Вернулись на якорную стоянку в 3 ч.

1-го числа, вчера днем, большой пикник у торговца дровами в Puerto Martin, пригласившего к себе защитников родины. Это был действительно, парагвайский couleur local[170].

К 10 ч. утра, гостей привезли на место «Adolfo R.» и «Matilda». Часть офицеров прибыла верхом. Когда в 10 ч. мы съехали на берег, праздник был уже в полном разгаре. На берегу реки, под навесом, устроенном под раскидистым деревом, шел пляс. Хозяин, типичный парагваец, радушно встретил нас и, усадив на единственный соломенный диван, поднес нам по бокалу amargo[171] с водой, в виде аперитива. Тут же на столе стояла и бутылка с каньей. Оркестр из гитар, флейт и скрипки играл не переставая. Неподалеку жарилось «asado con cuero»[172], это – целые туши быка или коровы, с которых не снята кожа. Туша протыкается большим деревянным вертелом, который втыкается в землю. Несколько таких вертелов образуют круг, в центре которого разводится костер. Туши, конечно, повернуты мясом к огню и шкурой наружу.

Около полдня были накрыты большие столы, были расставлены приборы, и, в нескольких местах стола высились горы мандиоки[173]. Затем прямо от костра приносилось asado и под наблюдением хозяина резалось огромными кусками и раздавалось гостям. Мясо удивительно сочное и вкусное. Напитком было обычное vino tinto[174]. Оживление было огромное, много молодежи под хмельком, но ни одного безобразно пьяного. Это нужно поставить в большой плюс культурности парагвайцев. В подобных условиях, будь мои компатриоты – было бы немало «трупов».

Вернулся на судно в 1 ч., в 16 ч. вернулись все, и через час были мы уже в Bahía Negro. Постарался лечь пораньше. Ночь – тихая, душная. Комары беспокоят сильно. Испробовал вновь полученный мускитер. Немного душно, но зато ни одного комара. Около 2-х часов, тревога – дождь. Доспал в кают-компании, под вентилятором. Пока что наша война больше походит на пикник. Сегодня весь день – погрузка дров. Погрузили к себе весь запас, который был в Puerto Martin. Затем поднялись немного выше и погрузили в баржу все, что было сложено на берегу неподалеку от госпиталя. Вернулись на обычную якорную стоянку уже после ужина.

Четверг, 3 января.

Утром, съехав на берег, сдал на почту корреспонденцию, т. к. завтра сверху пройдет почтовый пароход «Corumba». После полдня – тропический ливень, перешедший затем в мелкий дождь, шедший до самой ночи.

4 января.

Утром пришел «Corumba» и вскоре же ушел. Вечером съехал с командиром на берег. Зашли к teniente Velasquez. Там сидел еще один офицер, видно живущий в той же хате, а при нашем приходе появилась отвратительная, сморщенная как печеное яблоко старуха, лет этак хорошо за 70, обвешанная всеми присущими молодой женщине украшениями – огромными серьгами, ожерельем, брошками и еще кое-чем. Benítez представил мне ее как свою тетку; затем объяснил ей краткую мою биографию, что он делает всегда, когда знакомит меня с кем-нибудь, имеющим, по его мнению, какой-либо вес. Неизменно всегда прибавляет, что я – русский князь и уже принял парагвайское подданство, что я ему никогда не говорил, но, видно, это ему очень хочется, и я никогда не возражаю.